Я начала искать туфли, стараясь не шуршать соломой. Мне помогала луна, просунувшая луч сквозь щель над дверью. Луч висел в воздухе, узкий и острый, и казалось, об него можно порезаться, как о саблю.
— Ты куда? — перехватила мою руку Светлана Сергеевна.
— Пусти!..
— Не глупи! — По ее жесткому голосу я поняла, что она все слышала. — Ты учительница, а не барышня…
— Пусти!
Я не могла тратить слова на нее. Мне нужно было сохранить мой заряд гнева до «мальчишеской». Оставлять все на утро, на благоразумное утро я не могла. Я боялась «здравого смысла» и увещеваний Светланы Сергеевны.
Я вышла на улицу, по-деревенски безмятежно покойную. Где-то солировала долго и визгливо какая-то собака, но остальной собачий хор безмолвствовал.
Дверь к мальчикам была заперта изнутри. Я постучала. Послышалась возня, шепот, потом дурашливо тоненький голос Молчанова:
— Кто там?
— Откройте…
Я не повышала голоса, но Рыбкин мгновенно открыл засов, точно ждал моего прихода. Я постояла, привыкая к темноте. Кое-кто уже спал, человек пять сидели в углу и уплетали колбасу с хлебом.
— Где Молчанов? — спросила я.
— Ох и любите вы меня! Даже ночью прибегаете! — Молчанов встал, приблизился, покачиваясь с носка на пятку.
— Если бы ты был старше, — сказала я предельно спокойно, — я бы дала тебе пощечину…
— А что я…
Но Рыбкин положил руку ему на плечо, и Молчанов остальные слова проглотил.
— Но ты мальчишка. Пакостный и грязный на язык! Ты, очевидно, надеешься, что учительница может многое стерпеть. Даже тебя, с твоими пошлостями!
— А что, что я сделал? — начал он дурашливо-плачущим голосом. — Вы скажите хоть, за что казните?
— Тебя, Молчанов, я больше учить не буду. С этой минуты ты для меня пустое место. Можешь идти в другой класс или другую школу. Можешь жаловаться. Но больше я не скажу с тобой ни единого слова…
Молчанов покачивался. Он явно опешил.
— Мы свиньи… — с глубоким убеждением сказал Рыбкин. — И мы не знали, что у вас все слышно.
— Вот цирк вышел! — хихикнул и тут же осекся Дробот.
— Вы правильно нас мордами об пол стукнули, — продолжал Рыбкин, — но мы же не со зла… У Молчанова просто язык без костей.
— Это у тебя голова без мозгов… — очнулся Молчанов, но Рыбкин толкнул его плечом, и Молчанов отлетел в угол.
Я молча вышла на улицу. После «взрыва» я была опустошена и подавлена.
Две последние недели в колхозе Молчанов всячески пытался привлечь мое внимание. Он то выполнял две нормы, то демонстративно уходил с поля. То хохотал часами, то мрачнел и смотрел волком. Раз он спрыгнул с криком «Добрый день, Марина Владимировна!» к моим ногам с крыши амбара. В другой — сбегал за двадцать километров под дождем и привез врача заболевшей Свете Забелиной. И стал рассказывать смеясь, что это было настоящее похищение. Врач сначала не хотел ехать не на свой участок… При виде меня Молчанов разыгрывал драки с ребятами, толкал девчонок, затягивал дурным голосом блатные песни — он мечтал о любом выговоре, нотации или замечании.
Но я его не замечала.
Сначала за него просили мальчики, потом девочки, потом Светлана Сергеевна…
Я не реагировала, хотя он уже давно не был мне противен. Повторилась та же история, что когда-то с Гнипом. Как только я узнавала ученика ближе, пусть в результате ссоры, он становился мне по-человечески интересен.
Вспоминая прошлый год, я поймала себя на мысли, что с первой минуты пренебрегала Молчановым из глупого, бессознательного желания доказать себе и ему, что его влиятельный папа для меня — ничто. По-настоящему же у Молчанова был один недостаток: он всячески пытался самоутвердиться в мире, как юноша, а не подросток. Отсюда, очевидно, шла его развязность, расхлябанность, многозначительные взгляды и подмигивания…
Но парень он был умный, хоть и едкий. Общий язык нашелся бы. Но я только одергивала его. С редкой занудностью. Как классная дама.
Теперь, пока я разбиралась в себе, Молчанов переживал. Даже похудел. И все реже острил.
— Ох, смотри не перегни палку… — говорила мне Светлана Сергеевна тоном колдуньи.
И вот однажды, перед самым отъездом, ко мне подошел Рыбкин.
— Мы просим, — сказал он официально, — как комсомольцы комсомолку, чтоб вы поговорили с Молчановым.
— А где он?
Рыбкин кивнул в сторону «мальчишеской».
Я вошла в их «спальню». Молчанов явно ждал меня. Он стоял, засунув руки в карманы, и… тревожно смотрел на меня и даже не покачивался с носка на пятку, как обычно.
Кто-то сзади нас деликатно прикрыл дверь. Мы остались наедине.
— Я хочу учиться в вашем классе… — сказал он.
Я приподняла брови. Я решила дать ему выговориться.
— Вы ведь умная! Вы давно уже поняли, что зря так обиделись…
Брови мои поползли выше.
— Не люблю я полуправды. — Он в упор посмотрел на меня. — Обидно стало, что именно вы с нами, как с маленькими…
Я отвела глаза. Я уже давно казнила себя за тот «лжепедагогический» разговор у картошки.
— Вы мне урок за грубость дали — так что все в порядке. А я как понял, что и вы мучаетесь, переживаете, места себе не находил.
Я вздрогнула. Оказывается, он меня еще и жалел!
— Я никогда не мог видеть, когда ребятишек бьют. И девчонок… — Молчанов был искренен, до него не доходил комизм ситуации.
