Война начиналась в Испании - [15]

Долбит породу истово кирка,

и пушки роют черные воронки…

Земля! Не нужно им твоих богатств,

им нужно все вокруг сровнять с землей!

Злодейский замысел — как он смешон,

сколь тщетны безрассудные угрозы!

Кровавой жертвой оплатив свой подвиг,

как пуля, молодость летит вперед.

Война! Мой стих, что так недавно был

еще в плену у чувства и раздумья,

теперь поет лишь ненависть и месть!

Он прославляет яркое безумье,

отважный бред, безудержный порыв

и красный пламень мстительных страстей…

О мой народ! Ты сбрасываешь бремя

своих тупых и злобных палачей

и возрождаешься в священном гневе!

1936

Песнь жизни и надежды Пер. И. Чежегова

Тень войны и мертвых тени

на развалинах мелькают…

Но земля, в лучах весенних

отогревшись, оживает.

Тем, кто выжил, возрожденье

дарит солнечные блики.

Стынет ветер в изумленье

перед миром разноликим.

А боец глядит на море,

перед будущим в ответе:

то ли радость, то ли горе

принесут надежды сети…

Ты — грядущего стихия,

по твоей прозрачной коже

вдаль бегут пути морские,

на земные непохожи.

Человек, свой путь штурмуя,

оставляет свет мгновенный

раны или поцелуя

на волне гребнисто-пенной.

Смотрит он, как в отдаленье

море спорит с облаками…

Человек — венец творенья,

под полдневными лучами,

то неведеньем, то страстью,

то надеждою гонимый,

он чужой не знает власти,

он — победы сын любимый,

он рожден зарей кровавой,

он рожден зарей свободы, —

в наготе покрыт он славой

покорителя природы.

Дали тихо уплывают,

к небу тянутся вершины,

и холмы, как вздохи, тают

над спокойствием равнины.

Слезы, что лились потоком,

пали на цветы росою.

В склепе черном и глубоком

ночь укрылась под землею.

Ветра шквальные порывы,

словно черные султаны,

веют над лохматой гривой

пенно-белого тумана.

Смерть грозит нам бездной черной,

жизнь зовет нас к ярким звездам,

человек мечтой упорной

рвется ввысь, к орлиным гнездам.

1937

Последняя смерть Пер. Е. Толстая

I

Война, я тебя умоляю о смерти последней,

потому что пора заглянуть в быстротечное время,

а сейчас я смогу там увидеть

свое тело, убитое болью,

как дерево, что убито и сломано грубой силой,

с оборванными плодами и стволом, предназначенным пеплу…

Быть может, пустые глубины мне будут ответом,

а на земле от меня останутся только корни,

и зря беспечные птицы

будут искать свои гнезда

там, где руки клонились ветвями, —

но я знаю, что с тишиной и первым весенним дыханьем

из темноты подземелья

взойдут, внезапны, как слезы, и, как слезы, обильны,

слабые всходы жизни.

Я буду во всех и в каждом из этих юных созданий,

сплетая венок победный для побежденного древа:

многоликая жизнь родится из смерти последней,

над землей разливаясь, как свет восходящего солнца.

II

Когда оно, то выжженное время,

дыханием войны опалено,

откатится, нас миром увенчав, —

тепло и дождь опять цвести заставят

Истории бесплодные поля.

Как родники, похожие на раны,

прорвав с трудом сырую ткань земли,

вмиг забывают подземелья мрак,

как наслажденья все берут начало

из дальнего и горького ключа,

как гаснет пламя, превращаясь в свет, —

так наша боль преобразится в славу.

III

Жизнь из смерти в мученьях рождалась

на земле, где кончалась война,

ураган отшумел, и осталась

вся планета чиста и нежна.

Непорочность ее возрожденья

освятила дорогу живым,

даже ветер затих в изумленье

перед этим рожденьем вторым.

Бывший воин весельем печальным

переполнен, а море зовет,

манит будущим, близким и дальним,

сладкий, как неизведанный плод.

И вся жизнь впереди — словно море,

что по волнам уводит от ног

и теряет в безбрежном просторе

ленты многих чудесных дорог.

Но свою он отыщет дорогу,

с пенно-белой простится волной,

раны боль, поцелуй-недотрогу

унесут паруса за собой —

и тогда, вознесясь над скалою,

озирая бездонную гладь,

человек возродится с землею,

всей земле обновленной под стать,

возродится, невинен душою,

неизвестен себе и другим,

пьян от воли, как птица весною,

и желанием жизни томим.

Сын победы, смертями рожденный

на кровавых закатах войны,

он стоит на земле, осененный

своей славой, среди тишины —

и пред ним расступаются дали,

исчезают громады вершин,

что вздымаются вздохом печали

над покоем уснувших долин,

для него превращаются в росы

слезы вдов и веков пелена,

даже ночь, разметав свои косы,

мчится в гости, мертва и черна,

легкой тенью летит колесница

с покрывалом из буйных ветров,

и трясет на скаку кобылица

черной гривой далеких штормов,

но над этою скачкой ночною

и над бездною смерти заря

новой жизни встает, за собою

человека вперед уводя.

IV

Сквозь завесу из криков и стонов,

сквозь укрывшие землю руины,

сквозь холодные, тяжкие думы,

придавившие глыбами сердце,

как цветы сквозь уснувшие стены,

прорастают, источены смертью,

новой жизни несмелые всходы.

В них мой прежний, мой истинный голос

спрятал полные нежности строки

до тех пор, пока призраки сгинут,

пока станут домами руины

и полями ромашек окопы,

а сегодня средь горьких соцветий

только пули жужжат, словно пчелы,

залепившие сотами дула,

только грубость подошвы солдатской

оскорбляет притихшую заводь,

где когда-то прозрачные струи

ноги путников мирных ласкали,

только взрывы копают воронки —

не для саженцев, тонких и гибких,

потому что воронки бесплодны, —

и богатствами полные шахты

взрывников до сих пор не дождутся.

Но желанье убить угасает,

и угрозы дряхлеют, бессильны