Война Катрин - [51]

У меня в «роллее» три фотографии девочек-евреек. Негативы на пленке. Черные лица на светлом фоне.

Мы дошли до первого перевала. Партизаны тянули и подталкивали тех, кто отставал, двоих самых маленьких взяли на руки.

А когда стали спускаться по склону вниз, Алиса вспомнила, что все письма, которые она писала брату, остались под матрасом в дортуаре. И она впервые за много-много месяцев заплакала, застыв на месте. Я взяла ее за руку, крепко сжала, пообещала, что она обязательно встретится с братом и тогда никакие письма уже не будут нужны. Но Алиса не хотела идти дальше. В один миг она растеряла все свои силы, все свое мужество. Я уговаривала, умоляла, просила собраться, мы же в горах, мы… Но Алиса стояла неподвижно, смотрела в никуда и не откликалась на мои мольбы.

Шедший позади всех Люко догнал нас и взял Алису за руку. И тогда она сдвинулась с места, хотя он не тянул ее и не сказал ни слова. Она пошла за ним, и вот так, держась за руки, они одолели еще один перевал, а там уже было недалеко и до убежища, где нас ждали с теплым молоком и хлебом, намазанным маслом.

23

Когда наши провожатые, тихонько переговариваясь, вышли, я не могла не насторожиться. Я приоткрыла окно и закрыла глаза, чтобы сосредоточеннее ловить слова, которые говорились почти шепотом. И поняла: они собираются неожиданно напасть на немцев.

– Лучше всего, если детонатор сработает, когда боши будут переходить мост. Мост взлетит, они вместе с ним, точка! Можно возвращаться. В худшем случае, если мост взорвется без них, мы все равно их задержим. Им придется делать крюк в пятьдесят километров, а за это время мы успеем им подготовить еще один сюрприз. Ты, Жако, пойдешь первым и прикрепишь взрывчатку к правой стойке моста. Раймон, ты на стреме, малейшее подозрительное движение – бегом к нам. А я подготовлю все, что нужно, когда придет время. Так что, Господи, благослови!

Мужчины ходили, что-то делали, а о нас, похоже, и думать забыли. Их старшего звали Антуан, он подошел ко мне и сказал, что они займутся нами, когда вернутся. Пока их не будет, велел присматривать за ребятней. Они придут к вечеру. Он ткнул пальцем в стенной шкаф, потом показал на кастрюлю и очаг. «И ни в коем случае не высовывать нос наружу». Он повторил мне это раза три.

– Вы, конечно, в горах, тут трудно вас разглядеть, но лучше не показывайтесь. Осторожность лишней не бывает.

Под конец совсем тихо Антуан шепнул мне, что, если вдруг они не вернутся, мне придется самой спуститься вниз вместе с детьми. Он показал мне лес позади нашего убежища и ведущую вниз дорогу.

– Пойдете все прямо и выйдете к хутору с четырьмя домами. Туда примерно часа два ходу, ну, с такой малышней, возможно, три. На хуторе войдете в первый дом и скажете, что вас прислал Антуан. Расскажете, что произошло. Там все моя родня, и мы все воюем. Но ты не беспокойся, мы наверняка вернемся к вечеру. Поужинаем, отдохнем, а завтра на рассвете двинем дальше. Устрой ребят поудобнее. Тут под матрасом есть одеяла, на всех не хватит, но, если потесней прижаться, сойдет.

Когда парни ушли, я поняла, что не знаю других молитв, кроме тех, что выучила в монастыре. Я прочитала «Богородица, Дево, радуйся» и скрестила пальцы, всеми силами души умоляя, чтобы они вернулись сегодня вечером. Чтобы нас не бросили. Чтобы все остались живы.

Дом был маленьким, особо не развернешься. В углу лежал большой кусок парашютного шелка, я расстелила его на полу и сказала малышам, чтобы они ложились, а потом укрыла их одеялами, которые нашла под матрасом единственной кровати. Напевая колыбельную, я погладила несколько щечек, поцеловала несколько лобиков. Когда мой крошечный мирок успокоился, я уселась на кровати, обняла коленки и стала ждать.

Похоже, что я, как и мои ребятки, тоже дремала до половины дня. Ночь в подвале, долгий переход, страхи, волнения – конечно, мы устали. Солнце было уже высоко, когда одеяло стало шевелиться, а ребята просыпаться. Вскоре все уже проснулись и захныкали, что голодные. Какое же гадство эта война! Как мне надоело утешать голодных малышей тем, что жизнь – она вот такая, требует терпения и сил. Я вспомнила о стенном шкафе и встала, чтобы посмотреть, что там есть. На многое я не рассчитывала. Может, найду несколько сухарей или плитку шоколада, разделю по кусочку, хотя этим мою команду не накормишь. Чудо из чудес! У меня просто глаза на лоб полезли, когда я увидела три большие пачки макарон. Я задумалась, имею ли я право сварить все три. Но думала недолго. Решилась, когда ребятишки облепили меня и стали от радости смеяться. Теперь-то я поняла, что значит «слюнки текут». У меня набежал полный рот слюны, я стояла и облизывалась при одной только мысли о неожиданном пире.

У нас была кастрюля и четыре тарелки. Я трижды кипятила воду, чтобы сварить все макароны, и кормила детей в три очереди. Пришлось строго приказать: младшие едят первыми, старшие – последними. Тарелки ходили по кругу от одного к другому. Часа два ушло на то, чтобы все наконец насытились. Ждать нам стало полегче, хоть мы и не знали, чего ждем и что ждет нас.

Я рассказывала сказки, за журчанием слов время текло незаметнее. Кое-кто из малышей заснул, убаюканный моим голосом, а те, что постарше, слушали, затаив дыхание, про Бабу-ягу, костяную ногу. Сытые животы согревали нас, как печка, и часы утекали не слишком заметно. Смеркалось, лес вокруг погружался в темноту, а мы – в полудрему, как вдруг снаружи послышались голоса. Мы встрепенулись и замерли, скованные вспыхнувшим страхом. Дверь открылась, и вошли наши знакомые, те самые парни, которые шли с нами утром. Они принесли хлеб и яйца. Я закрыла глаза и стала благодарить уж не знаю какого Бога за то, что оставил их в живых, что избавил меня от лесной дороги, по которой надо идти с малышами все прямо, прямо…