Война Катрин - [53]

Она подвела меня к лестнице, ведущей на второй этаж, а наверху открыла дверь в удобную светлую комнату. Большая кровать, на кровати пухлая перина в розовато-оранжевых полевых цветочках, дубовый трехстворчатый шкаф с зеркалом, ночной столик и шторы такие же, как ткань на пуховике.

– Тут я сама все шила. До войны работала швеей. Теперь, понятное дело, времени не хватает. Но когда-нибудь снова буду шить.

Светлая ласковая комната излучала тепло, оно меня обволакивало, и я понемногу успокоилась. Я в жизни еще не видела такой уютной комнаты. Подумала и больно закусила губу. Была, была уютная комната. Комната, в которой я любила играть. Комната, в которой я любила мечтать. Как же давно это было… А в комнате у мамы с папой… Нет. Не надо, не надо, не надо. Я не имею права. Сейчас я здесь, в хорошем доме, с незнакомой щедрой и доброй женщиной. А она стояла и молчала. Смотрела на меня и ничего не говорила. Я уверена, она поняла, какие тени меня навестили. И смотрела на меня так ласково, что мне показалось, я могу спрятаться в ее объятиях.

– Меня зовут Кристина. Пойдем, угощу тебя кофе. Конечно, не настоящим, но ты сама увидишь, на вкус очень похоже. Здесь, в горах, растет голубой цветок, его корни можно сушить и заваривать. Кое-кто думает, что у меня большие кофейные запасы, а я повсюду ищу этот цветок, как сумасшедшая, не хочу подорвать свою репутацию.

Когда наконец долгий день подошел к концу и я улеглась на своей огромной кровати, то почувствовала себя совсем маленькой и сначала сама не заметила, что по привычке ищу Алисину руку.

25

Кристина была на кухне, когда я спустилась вниз после невероятно долгого сна. Шел уж двенадцатый час. Никогда еще я не вставала так поздно, за последние годы я привыкла просыпаться чуть свет. Увидев мое смущенное лицо, Кристина рассмеялась и предложила мне попробовать хлеб, который она только что вытащила из печи. Она налила мне кофе и снова стала раскладывать по кучкам травы, лежавшие на столе. А я утоляла голод и приходила понемногу в себя. Мой волчий аппетит позабавил Кристину, она вновь разговорилась, очень довольная, что я такой внимательный слушатель.

Конечно, школы на хуторе нет и в помине. Да Кристине и в голову не пришло, что мне понадобится школа, она сама никогда не ходила в школу. Читать и писать по-итальянски ее научил дедушка. Она и по-французски умеет, но делает ошибки, – призналась мне Кристина. Для нее само собой разумелось, что я буду ей помогать и по мере сил работать на Сопротивление.

Она улыбнулась и сказала, что она за кулисами, за сценой, и ей это место подходит как нельзя лучше.

А я всегда только и делала, что ходила в школу, занималась уроками, то терпела их, то любила, то сама их давала. Так что я мало что умела: немного учить и немного фотографировать. Но, слушая Кристину, сразу почувствовала, что научусь тут множеству разных вещей, совершенно не похожих на те, что узнавала до сих пор, но уж точно не менее интересных.

Кристина делала массу дел, каких я не делала никогда в жизни. Она ходила по лесам и горам, где я никогда не бывала, знала цветы, травы и грибы. Она стряпала, огородничала, мастерила, все это напевая и рассказывая всякие истории. Мне понравилось, что я буду помогать Сопротивлению, кормить людей, которые защищают меня всю эту войну. Да, это мне понравилось, и тревога понемногу улеглась. Я могу быть полезной, даже если не опекаю больше маленькую беззащитную девочку или целую стайку растерянных детей.

Наблюдая за Кристиной, я подумала, что она, наверное, немного моложе Этьена. Она рассортировала травы и поставила греть козье молоко, смешав его с закваской. Сказала, что через два дня у нас будет свежий козий творог, но молоку нужно скваситься и постоять. Первый урок домашнего хозяйства. Я постаралась запомнить все до мелочи, решив в скором времени самостоятельно заниматься творогом.

День шел за днем, я охотно слушала разговоры Кристины, они меня отвлекали, но она, хоть и много говорила, умела почувствовать, что во мне происходит, когда я молчу. Кристина решила научить меня всему, что умела сама и на кухне, и на огороде, и на горных лугах. Иногда я записывала, что нужно делать, но чаще просто повторяла каждое движение Кристины. До того старалась, что даже ее смешила. Она не считала себя великой мастерицей и поэтому смеялась, когда я подражала ей в каждой мелочи. А я из кожи вон лезла. Мне хотелось учиться у Кристины, слушаться ее, но все равно я не могла не думать о том, что случилось совсем недавно.

Меня неотступно преследовала мысль о трех девочках, о кадрах, которые я не могла ни проявить, ни напечатать. Мне казалось, что эти снимки связаны с их судьбой, что в ней и от меня что-то зависит. Я все время думала об их фотографиях. Пусть даже невидимые, но они были и как будто помогали им выжить. И в то же время, не имея возможности появиться на свет, они были связаны с их исчезновением. Как только я освобождалась от своих занятий, девочки вставали у меня перед глазами. Стоило Кристине замолчать или мне остаться одной у себя в комнате, как я снова видела девочек в парке. Эта сцена врезалась мне в память. Думаю, я никогда больше не буду снимать портреты. Теперь мне казалось чудовищным останавливать кого-то навечно. Неподвижность стала для меня равнозначна смерти. «Роллей» по-прежнему был у меня под рукой, но я не думала, что когда-нибудь снова возьмусь за него. Поначалу Кристина часто спрашивала меня о фотоаппарате, но я отмалчивалась. Она поняла, что тема мне неприятна, и больше не заводила таких разговоров из деликатности. Хотя иногда я ловила ее взгляд, обращенный на «роллей», а потом на меня.