Война Катрин - [30]

Я сидела возле старичка Люка и рассматривала снимки. Фотографию Аньес я потихоньку спрятала в карман блузы и две фотографии Элен тоже. Вот она, Элен: повернувшись спиной к объективу, берется за чемодан, глядя, наверное, куда-то вдаль, готовясь снова пуститься в путь. Я чуть не заплакала. Люка, хоть и смотрел на дорогу, насупив брови, видно, замечал все, что со мной творится, потому что бережно провел заскорузлой рукой по моей щеке и пробурчал, что война рано или поздно кончится и буду я опять на свободе. Я впервые как следует расслышала его старческий голос и почувствовала его доброту. Мне захотелось еще хоть немного тепла. И я положила голову на плечо старого Люка. Он растерялся и застыл на козлах, не решаясь двинуться. А я так и ехала до тех пор, пока с дороги не заметила башню монастыря.

Тогда я подняла голову и второй раз за день, подчиняясь внезапному порыву, поцеловала старика, а он продолжал править лошадью, вытаращив глаза от такой неожиданной фамильярности. Мы въехали в монастырь. Люка гордо восседал, держа вожжи. Он улыбнулся матери-настоятельнице, которая подошла и встала возле кобылы Тани, страшно довольной, что она наконец-то вернулась домой. Мать-настоятельницу улыбка старого ворчливого медведя удивила: очень уж на него не похоже. В следующую минуту она строгим голосом пригласила нас обоих к себе в кабинет.

Мне бы хотелось сначала показать фотографии Аньес, а потом уж отдать монахиням, но, как видно, матери-настоятельнице не терпелось.

Едва войдя в кабинет, я почувствовала: что-то стряслось. Сестра Мария тоже здесь сидела и, казалось, ждала нас. Она подвинула стулья мне и Люка и предложила сесть. Нет, я не ошиблась, произошло что-то и вправду очень серьезное. Первой заговорила мать-настоятельница. В монастырь сегодня приходили двое полицейских. Они проверяли удостоверения личности. Моего, поскольку меня не было, она сочла за лучшее не предъявлять. Но не могла избежать процедуры проверки с Алисой и положила ее удостоверение в стопку остальных. Бедная Алиса! Они вызывали девочек, сверяли фамилии, смотрели на фотографии. Когда очередь дошла до Алисы и у нее спросили имя и фамилию, она очень долго молчала, а потом заплакала. Сестра Мария мгновенно выдумала историю с наказанием. Объяснила полицейским, что она запретила девочке говорить весь день в наказание за ее проступок. Полицейские долго вертели и рассматривали со всех сторон ее удостоверение, прежде чем перейти к следующему.

Мать-настоятельница встревожилась. Такая проверка была у нее в монастыре впервые. Они с сестрой Марией подумали, уж не донес ли кто-нибудь на них. Они не хотели рисковать. Этой же ночью мы с Алисой должны уехать. Люка увезет нас отсюда ради нашей безопасности и безопасности пансиона.

На прощание настоятельница сказала:

– Катрин, прошу тебя, позаботься об Алисе. Бедная девочка – сирота, у нее нет никого, кроме брата. Она никак не придет в себя, думаю, ты это заметила. Еще одна перемена обстановки будет для нее потрясением. Оберегай ее, будь ей старшей сестрой, которой ей так не хватает. Ты ей очень нужна. Напоминай при всяком удобном случае, что ей нужно забыть настоящее имя. Боюсь, она наделает глупостей, если ее начнут расспрашивать очень настойчиво.

Бедная моя Аньес. С тех пор как я появилась здесь, ей стало жить хоть немного легче. И вот сейчас я скажу ей, что уезжаю. Как подумаю, сколько мне приходилось врать… Но сейчас я должна сказать ей правду. Я не могу вот так взять и бросить ее. Мне важно, чтобы она поняла все правильно.

Мать-настоятельница посоветовала мне не распространяться насчет отъезда, говоря с Аньес. Но мне не привыкать поступать по-своему. Люка подъедет к воротам монастыря, когда стемнеет, мы сядем в повозку, и он нас увезет. У меня еще есть время собрать вещи и поговорить с Аньес. Об Этьене я стараюсь не думать. На сегодня мне хватит и Аньес. А Этьен? Он же будет ждать меня в будущий понедельник. А я не приеду. Он не поймет почему. Больше мы никогда не увидимся.

И что? Я действительно так хочу выжить, что готова терять день за днем всех, кого люблю? Только приживусь, только привяжусь к кому-то, как должна всех бросить и ехать неведомо куда? И долго я выдержу такую жизнь?

Я бережно спрятала проявленные пленки, а фотографии Аньес и Элен вложила в дневник. Сложила вещи в рюкзак и успела задвинуть его под кровать до прихода Аньес. Она пришла в большом возбуждении, предвкушая мой рассказ. Целый день она только и думала, что о «двух фотографах», и страшно хотела услышать, как там у нас с Этьеном. Аньес ждала увидеть меня сияющей, а увидела расстроенной, чуть не плачущей. Она тоже напряглась, шутливая насмешка застыла у нее на губах, она села и с тревогой на меня посмотрела. Не говоря ни слова, я взяла ее за руку и, мотнув головой, позвала за собой. Мы пришли с ней в классную комнату, где в такое время никого не бывало. Нам не разрешалось заходить в нее после уроков, но я знала: сейчас я имею право на все, а здесь нас никто не потревожит. Сначала я протянула Аньес фотографию, которую сделала, застав ее на месте преступления: она прячет под альбу кусок торта.