Война Катрин - [21]

За мной пришла девочка по имени Аньес, чтобы проводить в столовую. Она протянула мне руку и сказала, что ее кровать стоит рядом с моей и мы с ней соседки по шкафчику. Мы с Аньес ровесницы, она здесь уже почти два года. На правах старожилки Аньес принялась делиться со мной опытом, не стесняясь в выражениях:

– Место ничего, если пропускать мимо ушей поучения монахинь. Начнут нудить – делай вид, что слушаешь, кивай в ответ, и они отвяжутся. Им перечить – себе вредить. Я, когда приехала, пробовала и всегда оставалась в пролете, точно тебе говорю. Отправят спать без ужина и еще сто молитв велят прочитать. Мало этого, утром пошлют к матери-настоятельнице и заставят просить у нее прощения, а потом у той, кого ты послала куда подальше. Так что я мигом все усвоила и теперь говорю «да-да» и голову опускаю пониже, чтобы не видеть постную рожу, с какой они мораль читают. Имей в виду, если говорят «дитя мое», значит, ты их достала. Меня это бесит страшно. Посмотри я в эту минуту на старую каргу, не сдержусь и скажу все, что думаю! Нечего ей говорить «дитя мое», если никаких детей у нее нет! Так что смотришь в пол и прикусываешь язык. Но вообще-то, если держать себя в руках, жить можно. И потом, сама увидишь, кормят здесь хорошо. С сестрой Марией ты уже познакомилась. Она меня за тобой и послала. Она хорошая. Тоже иногда делает большие глаза и говорит грозным голосом, но долго не выдерживает. Мне кажется, она притворяется, как будто на сцене роль играет, а на самом деле добрейшая душа.

«Здесь хорошо кормят». Меня заклинило на этой фразе, остальное я слушала вполуха. Волшебные слова. Может, и место не такое уж плохое? Я ускорила шаг, чтобы не отстать от новой приятельницы с хорошо подвешенным язычком, которая так насмешливо описала мне монастырскую жизнь в глубине Оверни.

Столовая тоже не похожа на нашу в замке. Под потолком темные деревянные балки, стены каменные, старинные столы из дуба. Красота, просто дух захватывает. Уж точно не наше время. Надежность и основательность. Столы поставлены большим кругом, и, замыкая круг, на небольшом возвышении – стол для старших. Когда мы вошли, все девочки стояли по стойке смирно справа от своих стульев. Монахини сидели за столом. Одна из них, самая старая, поднялась, когда мы вошли. Аньес наклонилась ко мне и шепнула на ухо:

– Эта старая карга – настоятельница, она тут главная. Опусти голову, когда она с тобой заговорит, а то при всех сделает замечание.

– Хочу сказать добро пожаловать нашей новенькой, Катрин Колен. Ее родители, мои добрые знакомые, прислали ее к нам, чтобы она продолжала свое образование в надежном месте и получила христианское воспитание. Примите вашу новую сестру, помогайте ей не заблудиться в нашем монастыре, будьте к ней добры, она только что рассталась с близкими и здесь одна, никого не знает. Я полагаюсь на каждую из вас. Прочитаем молитву, и после молитвы можете сесть. Подумаем сейчас обо всех, кто сегодня в беде и далек от Господа. Благослови, Господи Боже, нас и эти дары, которые вкушать будем…

Только мне их молитвы не хватало, когда на столе уже дымится суп. Я понятия не имею, чем от него пахнет, но рот у меня сразу наполнился слюной. Дайте мне этого душистого супа! Кончайте скорее свое представление, а то я сейчас с ума сойду! Как же есть-то хочется!

Когда мы наконец уселись, я тихонько спросила у своей соседки, чем это так вкусно пахнет овощной суп. Девочка удивленно подняла брови и ответила так, словно говорила с умственно отсталой:

– Свиной грудинкой! Вы что, в Париже грудинку не едите? Если не ешь, отдай мне.

В Севре нас никогда не кормили свининой, как-то это само собой разумелось. И я ее в жизни никогда не ела, потому что дома у нас ее не готовили. Религия, к которой я как бы принадлежу, запрещает есть свинину. Но колебалась я недолго и ничуть об этом не пожалела. Я даже представить себе не могла, что розоватое мясо так быстро насытит мой вечно голодный желудок. Суп с мясом, зеленый салат и яблочный компот с печеньем! Давно я не вставала из-за стола такой сытой, чувствуя, что мой живот наконец-то ничего не хочет.

После ужина я сразу заснула, едва успев написать в дневнике несколько строчек. «В голове кавардак, зато сытно животику. Может, все же найдется тут место и для меня? И подруги появятся? Как там Сабина? Где она сегодня вечером?»

Утром, как только я встала, меня принялась опекать Бландина, благонравная девочка не в пример Аньес. У Бландины тихий голосок, и говорит она так вежливо и деликатно, словно родилась в девятнадцатом веке.

По просьбе матушки-настоятельницы она будет меня сопровождать всю неделю и поможет освоиться с правилами монастыря. Бландина повела меня на завтрак, и я просто обомлела, увидев, что нас ждет: горячее сладкое какао с настоящим сахаром, а не с тошнотворным сахарином, к какому мы привыкли в Севре, хлеб с маслом и вареньем и – чудо из чудес! – кусок сыра, который делают сами монахини в монастыре. Нежный сладкий савойский сыр – раз! – и растаял во рту. Есть от чего начать денек в хорошем настроении.

Жаль, что уроки оказались не такими вдохновляющими, как завтрак, и тянулись бесконечно долго – так, по крайней мере, мне показалось. Прежде чем добраться до теоремы Пифагора, сестра Эмманюэль, переходя с латыни на греческий, повествовала нам об открытиях монахов-миссионеров в пятнадцатом веке. Я не ошиблась: всё, кроме кухни, тут застыло на месте. Мертвые языки, монахи-колонизаторы, античный математик – я и половины не поняла из того, что рассказывала монахиня. И без малейшего интереса списала в тетрадь то, что она написала на доске, закончив свою тягомотину. А чернильница справа?! Мой кошмар и ужас, потому что я левша. Все первые годы в школе были для меня отравлены этой чернильницей, намертво закрепленной справа от меня. Левая рука макает ручку в чернила, несет ее и роняет кляксы на белый тетрадный лист. Я была уверена, что покончила до конца своих дней с ручкой-вставочкой и синими чернилами. В Севре мне позволили писать шариковой ручкой, папиным подарком на день рождения. Самое что ни на есть новейшее изобретение, папа выписал ее специально для меня из Америки. А когда стержень исписался, Землеройка подарила мне новый. Не знаю уж, откуда взяла, она не захотела отвечать. И пожалуйста, изволь снова макать перо в чернильницу, которая закреплена на крышке парты справа. Как будто меня взяли и повернули на сто восемьдесят градусов обратно в прошлое. Я опять сижу в старой школе, опять замечания и дисциплина. Чует мое сердце, учеба тут – мука мученическая. Аньес мне посоветовала со всеми соглашаться, опустив голову. Так и буду. Но мне это ой как не просто, недели покажутся долгими годами. Да и кончится ли когда-нибудь эта злосчастная война? А если никогда не кончится? Если я всю жизнь проживу в монастыре Святого Евстафия? И понемногу стану старушкой в таком же черном платье и белом чепце, иногда ворчливой, иногда добродушной? Католической монахиней?