Война - [35]

Над нами горой возвышается бэтээр прикрытия. Оттуда слышны голоса, из-под неплотно прикрытых люков тоненькими полосками бьет свет. Это плохо, любой свет в ночник[14] видно издалека, так что бэтээр – готовая мишень. Мы с Паном отползли в самый дальний конец окопа, чтобы нас не задело при взрыве, если нохчи вздумают положить бэтээру в бочину пару-тройку «мух».

Иногда косолапый Саня открывает люк и чем-нибудь озадачивает Пана или меня: то принеси конфет, то сгоняй за куревом, то еще что-нибудь. Я испытываю к парням в бэтээре двойственные чувства – ненавижу и люблю одновременно. Понятно, что они пидарасы, но если начнется заваруха, то эти двое разведчиков со своим КПВТ будут для меня самыми главными людьми на земле. У меня же только автомат и четыре магазина к нему.

На минном поле растет анаша. Целое поле шмали, до самых гор. Я предлагаю Пану сорвать пару кустиков.

– Туда даже плюнуть нельзя, – говорит он, – растяжки сразу за бруствером, дальше – противопехотки.

Приходится отказаться от этой затеи.

Люк в бэтээре в очередной раз откидывается, высовывается Саня:

– Связисты! Длинный, сука! – зовет он меня. – У тебя конфеты остались еще?

– Да, Сань. В палатке.

– Принеси.

Я встаю. Пан смотрит на меня снизу вверх.

– Не ходи, – тихо говорит он.

– Почему?

– Не ходи. Чё ты им шуршишь? У них свои духи есть, пускай своих гоняют.

– Чё ты там подпёздываешь? – негодует Саня на Пана. – Ща башку прикладом проломлю, животное…

– Сань, ты же знаешь, им Фикса не разрешает шуршать для вас, – оправдывается Пан.

Фикса – серьезный аргумент. Мне он кажется вообще самым главным в полку. Фикса запрещает нам шуршать для разведки и хочет поднять связь. Он – мой дембель, и его слово непререкаемо. Мы должны слушаться только его и выполнять только его приказания.

– Да мне плевать на вашего Фиксу! Дембель деревянный! Я и ему сейчас башку разобью. Длинный, ты чё, сука, не пойдешь?

Я встаю и молча иду за конфетами.

– Лезь сюда, – говорит Саня, когда я приношу ему горсть карамелек и бутылку лимонада.

Он сидит на ресничке бэтээра. Разгрузка[15] на голое тело, солнцезащитные очки (хотя темень такая, хоть глаз выколи), пулеметные ленты на шее и ПКМ у ноги. Рэмбо. Довершает картину берет с эмблемой разведки: на фоне земного шара изображена летучая мышь с расправленными крыльями. «И не мыши, и не птицы», – говорит про них старшина.

Я лезу на броню, сажусь рядом с ним, спиной упершись в ствол КПВТ.

Саня протягивает мне пару конфет – моих же – словно кафтан с царского плеча.

– Угощайся, – говорит он.

Я беру конфеты. Жуем.

– Ты откуда, Длинный?

– Из Москвы.

– А-а… Красную площадь видел?

Я киваю.

– Я тоже видел. Я два раза в Москве был. Ничего так у вас. Но у нас лучше.

– А ты откуда, Сань? – спрашиваю я.

– С Нижнего, – отвечает он.

Люк бэтээра откидывается. Вылезает Боксер. У него в руке магазин. Секунду он смотрит на меня, а затем швыряет им. Надо сказать, что заряженный магазин весит прилично, как детская гантель, и по башке я получаю весьма чувствительно.

– Бл…ь! Какого хрена ты перед стволом расселся, баран! – орет он. – Иди на хрен отсюда! Чуть не пристрелил придурка…

Я отсаживаюсь на вторую ресничку.

– Магазин подними… – говорит Боксер и скрывается в люке.

Он разворачивает башню и дает длинную очередь по горам. Снаряды с шорохом уходят к вершинам. Ущелье озаряется вспышками разрывов. Когда грохот стихает, Саня снова подзывает меня. Это у них с Боксером такой спор: кто главнее, кого я буду слушать – Саню или Боксера. Как с собачкой. Если я снова залезу на броню, меня отметелит Боксер. Если не залезу – Саня.

Я решаю, что Саня лучше, и снова подсаживаюсь к нему.

– Слышь, Длинный, а у тебя шмаль есть? – спрашивает Саня.

– Нет, – говорю я. Мне не нравится этот разговор: я уже понимаю, куда он клонит.

– А можешь достать?

Я отрицательно качаю головой.

– Чё ты такой нешаристый, а?

Он пододвигается ко мне, наклоняет голову.

– Слышь, а иди нарви шмали, а? Чё? Не пойдешь?

– Сань, не надо, он же подорвется, – говорит Пан из окопа.

– Не подорвется. Пойдешь?

– Нет, – отвечаю я хрипло – в предчувствии побоев у меня пересохло в горле. – Нет, Сань, не пойду.

– Да? Ну смотри. Пошел на хрен отсюда.

Я спрыгиваю с брони и иду в окоп.

Минометный обстрел – странная штука. Кажется, что ничего не происходит – все то же село стоит в километре отсюда, все так же блестят металлические крыши, ветер раскачивает чинары, больше в селе незаметно никакого движения. Вот только оттуда вылетают мины и рвутся среди нас. Как они вылетают и кто их там направляет, не видно. Смерть появляется словно бы сама по себе, нет ни выстрелов, ни вспышек, она приходит ниоткуда и с резким свистом падает среди распластавшихся по земле солдат.

Я сижу в траншее, прижавшись щекой к земле и стиснув руками автомат, и смотрю, как от разрывов по стенкам осыпается земля. За моей спиной, так же скукожившись, сидит Андрюха, за ним – Зюзик, дальше – Пан. Весь наш батальон сидит сейчас в траншеях, вжавшись в землю, и ждет.

Время давно утратило свое значение. Не знаю, сколько мы так сидим, – века, тысячелетия? Нет, всего лишь часы…

Мы открываем огонь по селу. Стреляем туда, откуда вылетают мины; наши пули исчезают во дворах, и опять ничего не меняется. Все то же село, блестящие на солнце крыши, качающиеся чинары, пустота и смерть. Бред какой-то, идиотский сон.