Vox Humana - [3]

И шелест яблонь подмосковных

Сквозь муть, и посвист, и запой.

И, словно горький сад осенний,

Выветриваясь и гния,

Мне открывается, Есенин,

Москва тяжелая твоя:

Недобрый хмель с полынью смешан,

Тоска дорогою легла….

Но всё размеренней, всё реже

У нас звучат колокола:

Нас, младших, солнце в лоб целует

И ломится от нови клеть….

А ты – ты мог Москву Вторую

В Москве Кабацкой проглядеть!

Пусть сердце-ключ на дне стакана –

Ржавеет медленно, и пусть

Тебя из проруби стеклянной

Зовет утраченная Русь. –

Не вековая тронет слава

Страницы гибели твоей:

Так тающий, медвяный саван

С высоких облетит ветвей;

Так наглухо задунет память,

Проводит воронье, кружа,

С последними колоколами –

Есенина неверный шаг.

1925

СТАРАЯ МОСКВА

Едва вступив в широкий круг свободы,

Страна, как колос, солнцем налита,

Как жернова, перевернулись годы. –

Моя Москва, – и ты уже не та:

Пришла пора – недаром в полдень сирый

Добром народным наливалась клеть –

Рублем чеканным о прилавок мира

Раскатисто и буйно зазвенеть.

И вот крутая, новая дорога,

Ложась, сметает полусгнивший дом. –

Москва-часовня на ладони бога,

Москва, годам врученная на слом!

Ты помнишь день, когда, не чуя страха,

Мозолистая шарила рука –

За ситцевою лучшею рубахой

На самом дне большого сундука.

А там, вверху, с глухим и древним граем

Зловещее кружило воронье

И медь рвалась, отрывисто скликая,

Как на беду, на торжище свое.

Но празднично молчит Смоленский рынок.

Через плечо – гармошка на тесьме –

И мать крестила, на прощанье, сына,

Ходынским полем называя смерть.

1926

«Что шуметь, о гибели жалея…»

Что шуметь, о гибели жалея,

Расточать надуманную грусть:

Нет, не смерть взяла от нас Сергея,

А его бревенчатая Русь:

Верно видел он сквозь ужас древний,

Те простые мерные года –

Как железом обрастет деревня,

Как взойдут на пашнях города.

Вправе мы не помнить об уроне,

Но стереть поднимется ль рука:

Он с другой Россией похоронен –

И земля да будет им легка.

1926

«Ты опять со мной, моя Россия…»

Ты опять со мной, моя Россия,

Лучшей песней миру вручена. –

Но бедны слова мои сухие.

Широка московская страна.

Ах, по картам, в строках, меж строками

Мне ль учить такой большой урок. –

Вот опять перебирает память

Пряди русые дорог.

Ветер с Волги – мед и тополь вместе –

Словно гусли тронет эту грудь.

Колоколенка – слепая – крестит

Тенью пресеченный путь.

Оттого клонюсь к земле и к нови,

Что, под спудом, в теле у меня

Костромской и ярославской крови

Светлая цела струя.

Оттого и не зовет иное –

Только б дням шуршать степным огнем –

Что таким же, знаю, перегноем

Я войду в твой мудрый чернозем.

1926

ЛАРИССА РЕЙСНЕР

1. «В дни былых, шальных разноголосиц…»

В дни былых, шальных разноголосиц,

В белом платье, в ливень пулевой –

Ты вела по Волге миноносец,

Чтоб знамена крепли над Москвой.

Ты глухие исходила страны,

Научилась многое уметь,

Чтоб крутым пескам Афганистана

В слитных строках вышло шелестеть.

Это сердце – словно с кручи горной

В воды времени упавший лот,

Это жизнь твоя мешком узорным

Перекинута через седло.

Женщина, поэт, товарищ стойкий,

Звонкий крик, летящая стрела –

Ты ли это на больничной койке

Так по будничному умерла.

Но, быть может, славе пред веками

Трижды лучше скинуть седока

В той Москве, чей первый новый камень

Опустила и твоя рука.

1926

2. «Гул земли, лихой полет в седле…»

Гул земли, лихой полет в седле,

Зарево, свинец, степные дали –

Первенцы кремлевских бурных лет.

Мы других учебников не знали,

Но грядущей жизни мирен шаг –

И товарищ, опустив ресницы,

Перелистывает не спеша

Тесным шрифтом взбухшие страницы.

Лишь на миг в положенный урок

Грусть ворвется, словно грач залетный,

Да порой одна из трудных строк

Обернется лентой пулеметной….

Каждый час на вузовских скамьях,

В мягкой тишине лабораторий,

Помним – пролетариев семья

Опыт наш когда-нибудь повторит.

Те, кто там, за братским рубежом,

Ждут всемирного, крутого сдвига –

Пусть страна, в которой мы живем,

Будет им большой настольной книгой.

И чтоб враг не тронул наобум

Славой скрепленного переплета,

Как перо, оттачивайте ум

Для великой будничной работы.

Скучной мерой станем мерить сон

(Дни – в труде, за тихой лампой – ночи).

Чтобы в книгу ленинских времен

Лег и наш прямой и твердый почерк.

1927

ВЕСНА

Уже на голос твой широкий,

Весна, на всплески влажных дней

Вразброд летят и бьются строки,

Как стая мартовских грачей.

Да, в этот год весна – иная:

Уже в листках календаря

Она пылает, залегая –

Страны десятая заря.

То слава по горбатым склонам

Сбегает в шелесте снегов,

И мир московским щедрым звоном,

Как чаша, налит до краев.

И на крутом ветру весеннем,

Едва опасный ломкий плен –

Дрожат церковные ступени

И хрупкий камень белых стен.

И тихо гаснет позолота,

Цветное сыплется стекло…

Шумит в размахе перелета

Москвы тяжелое крыло!

Шумит…. И бьется, отвечая.

В нас, отлученных навсегда,

Уже не сердце – мировая

Пятиконечная звезда.

1927

ПАРИЖСКАЯ КОММУНА

1. «В день восемнадцатого марта…»

В день восемнадцатого марта –

О, незабвенный знак – Париж! –

Европы трепетная карта,

Каким ты именем горишь.

Нет, кровь стирается не скоро…

И, кровью щедро окроплен,

Вот он встает, бессмертный город,

В шуршанье ленинских знамен.

Но солнце славы всходит выше –

И здесь, над стынущей Невой,

Сквозь поступь лет всё шире слышен,

Париж, твой голос громовой.