Вот пришел Кандимен - [10]

Все, все… чушь — так чушь. Как скажешь.

Жена. (запальчиво) Нет, ты мне одолжений не делай! Подумаешь! Провидец нашелся! Может, ты еще и по картам гадаешь? Тьфу! (передразнивает) "Тогда"!.. "Может быть"!.. "Все было бы по иному"!.. Какая же ты сволочь, Джон Рекхэм! (срывается в истерику) Сволочь! Как ты можешь меня обвинять в этом?!

Муж. Да кто же тебя об…

Жена. (в истерике) Заткнись!

Пауза. Жена рыдает, Муж неуклюже пытается ее успокоить. Следующие слова она произносит сквозь слезы.

Жена. Да, наверно, ты прав. Я — никудышная мать… (кричит, отвечая на неслышные возражения Мужа) Нет, плохая!.. плохая!.. Но я же не знала, что это так кончится! Мне никто не сказал! Мне даже спросить было не у кого… одна, среди дурных, вечно пьяных мужиков.

И потом — я не хотела оставаться на берегу. Я так привыкла к тебе, Калико, я не хотела… я боялась, что ты забудешь меня, оставишь где-нибудь и забудешь… (лихорадочно) Но я клянусь тебе, слышишь, клянусь всем чем можно — если бы я знала, что наш маленький Вильям умрет из-за моей глупости, из-за того, что я не хотела сойти на берег, из-за того, что я продолжала прыгать по палубе, натягивать паруса и ходить в атаку… если бы я знала — к чему это приведет, то клянусь, я бы сидела на берегу с первого дня, слышишь — где угодно — хоть на Кубе, хоть в Мексике, хоть где…

Но я ж не знала, Господи, я ж не знала, не знала…

Жена, скорчившись, прячет лицо в руках. Муж гладит ее, пытаясь успокоить.

Муж. Ну не надо, не надо… все прошло… Анна, это было так давно… все уже давно кончилось…

Жена. (тихо) Ничего не кончилось, Калико. Все эти годы, все эти долгие триста лет не было ни единого дня, чтобы я не вспоминала его, нашего маленького Вильяма. А ведь он прожил всего двое суток! Всего двое суток, но я уже успела к нему привыкнуть… Повитуха сразу сказала, что он не выживет, но я надеялась, особенно на следующее утро, когда он так хорошо поел. (усмехается) Вы мне настолько задурили голову всеми этими россказнями о Морской Ведьме, что я сама уже наполовину боялась, что в груди у меня окажется кровь, и я не смогу кормить моего ребенка.

Но там было самое настоящее молоко, молоко, слышишь? И его было столько, что хватило бы на целую тройню, на целую тройню… А он был один, наш Вильям, маленький недоношенный мальчик. И он не смог… по моей глупости… Боже, какая дура!.. какая дура!..

Муж. Ну все, все…

Жена. Почему ты не дал мне сдохнуть тогда же…

Муж. (угрюмо) Месяц. Целый месяц я держал тебя за руки. Караулил. Иногда связывал, чтобы приготовить еды или немножко поспать самому. Потому что как только какая-нибудь из твоих рук оказывалась свободной, ты тут же хваталась за любую вещь, которая могла бы помочь тебе убежать на тот свет. Первые дни ты еще и кусалась, как дикая кошка. А потом стала хитрить. Помнишь, как я не уследил, ты вырвалась и разбила голову об угол стола?.. Вот он, шрам… Плохо так говорить, Анна, но этот удар об стол обернулся к лучшему. Убить не убил, но мозги перетряхнул. С тех пор ты стала потише.

Жена. Ага. Ты победил. Ты победил меня, непобедимую Анну Бонни! Это было мое второе поражение в жизни, после маленького Вильяма. С тех пор они пошли косяком, поражения — только успевай подниматься…

Муж. Это было на Кубе, правда? Или нет? Ну да, конечно, на Кубе. Потом я еще увез тебя назад, в Нью-Провиденс. Думал — там, среди твоих старых друзей ты быстрее придешь в себя.

Жена. Бедный Калико! Из-за меня ты сошел на берег, пожертвовал шлюпом, надежной командой и званием капитана! (насмешливо) Не жалко было этого всего ради полубезумной старой дуры? Мне ведь тогда было уже под двадцать.

Муж. Конечно, жалко! Жалко, что я мог пожертвовать только этим. Да будь у меня все испанское королевство, с британским впридачу, я бы и его отдал, не задумываясь, за одну только твою улыбку. Но у меня не было королевств — ни того, ни этого… был только шлюп… правда, очень хороший шлюп, но его, видимо, оказалось недостаточно для того, чтобы ее выкупить…

Жена. Кого — выкупить? Что ты несешь?

Муж. Ее, твою улыбку. Трудно поверить, но ты тогда не улыбалась. Совсем.

Жена. Да ну?

Муж. Клянусь тебе собственной петлей! Даже твои любимые кабаки в Нью-Провиденс не помогали. Даже Пьер Анютины Глазки. Он-то меня и надоумил. "Послушай, Джон…" Он называл меня «Джон» — потому что никак не мог вымолвить моего прозвища без того, чтобы не сорваться в хохот — уж больно его смешили мои трехцветные штаны в полоску.

Жена. Что поделаешь? У Пьера был безупречный вкус. Твои штаны казались ему чем-то совершенно чудовищным.

Муж. (фыркает) Подумаешь, вкус! У него был вкус гомика. Я никогда его не любил. Если б не ты…

"Послушай, Джон, — сказал он мне тогда, глядя на твою безумную физиономию. — Клин клином вышибают. Сделай ей нового ребенка, и она успокоится. Только постарайся на этот раз, чтобы все было гладко — насколько это, конечно, возможно с такой дикой кошкой. Забудь про море на пару годков, поселись тут, на Багамах… а там — Господь велик!"

Ха! Легко ему было говорить — "сделай ей ребенка"! Как будто ты тогда давала мне до себя дотронуться!

Жена. Еще трех месяцев не прошло. Мне и подумать об этом было противно.