Вот идет большая птица - [7]

Наутро вернулась художница и обнаружила исчезновение любимого. Всей деревней искали юношу. Не нашли ни живым, ни мёртвым. В конце концов, решили, что он утонул, и поиски прекратились. А у девушки с той поры исчез её удивительный дар. Что ни нарисует, всё мертво и безлико, словно вместе с любимым ушёл в небытие талант. Долго горевала она, оплакивая и любимого, дар свой волшебный, а потом, не смирившись с мыслью, что парень мёртв, отправилась на другой конец деревни к бабушке-ведунье. Люди говорили, что знает ведунья всё на свете: и что было, и что есть, и что будет. Шла девушка к ней в надежде, что мудрая старушка облегчит боль в её сердце и подскажет, где искать любимого и как его вернуть. И ведунья открыла печальную тайну: пожалела чистого душой юношу луна и спасла его, уведя своей дорогой подальше от людской подлости. Укрыт он надёжно в мире лунном, в мире иллюзорном, и ни одна из дорог земных не приведёт девушку к любимому. Начала тогда художница расспрашивать бабушку о том, как пройти в мир волшебства и иллюзий. И рассказала ей ведунья, что лишь тому, кто сможет поймать и нарисовать лунный свет, откроется дорога…

— Она сказала правду?

— Кто? Ведунья? Конечно. Ей незачем было лгать. Она, как и многие другие жители деревни, жалела бедную девушку. Стало быть, говорила правду.

— А что случилось с художницей?

— С той поры в деревне её никто не видел. Она ушла на тот самый обрыв, откуда сорвался в море её любимый, рисовать лунный свет.

— Это невозможно — нарисовать свет.

— Почему же? Все знают, что ночь полнолуния — это ночь волшебства. В такую ночь возможно всё. Сбываются мечты, просыпается магия. Так что если и рисовать свет, то только в полнолуние. Главное, чтобы талант был.

— Значит, у художницы получилось открыть дорогу?

— Нет. Хоть она и узнала, как вернуть любимого, дар к ней не вернулся. Она смогла нарисовать картину, но жизни в рисунке не было.

— И она сдалась?

— Нет, не сдалась. И не сдаётся до сих пор. Она приходит сюда каждое полнолуние и рисует, веря, что однажды полотно оживёт, и перед ней откроется лунная дорога, которая приведёт её к любимому. И что бы ни случилось, художница не сдастся никогда. Ну, как тебе легенда?

— Красивая.… Как думаешь, это могло быть на самом деле?

— Вряд ли. Это ведь всего лишь сказка. Хотя некоторые говорят, что если хорошенько присмотреться, то в лунном отсвете можно увидеть тень художницы, склонившейся над холстом с кистью в руке. Вот только врут они всё. Я, например, ни разу её не видел. Ну что, пойдём обратно?

— Подожди. Давай посидим здесь. Вдруг мы её увидим? Всё-таки интересно узнать, как рисуют лунный свет.

— Можем и посидеть. В конце концов, здесь хорошо, а ночь сегодня тёплая. Смотри-смотри, вон на воде лунная дорога. Море неспокойно, а дорога почти ровная. Удивительно, правда?

— Ты думаешь, она уйдёт когда-нибудь по ней?

— Художница? Когда-нибудь — непременно.

* * *

Она рисует. Вкладывает в рисунок всё сердце, всю душу. А внизу, под обрывом, бьются о скалы волны, разлетаясь в стороны мириадами жемчужно-белых брызг, и зыбко стелется заветная дорога жидкого серебра. Он там, на том конце; он ждёт уже давно. И она крепче сжимает в руке кисть. Ей очень нужно нарисовать лунный свет.

Лиза любит

Лиза любит. Папу, остро пахнущего потом и дымом, по утрам уходящего в лес, а по вечерам возвращающегося с полным ягдташем дичи. Маму с её огрубевшими от работы по дому руками, поседевшими до срока волосами, хрипловатыми колыбельными и тёплыми поцелуями в макушку. Старшего брата, любящего растрёпывать ей косу, дразнящего её мечтательницей и отгоняющего по ночам кошмары. Старого пса по кличке Арнуш, брехливого, подслеповатого, ластящегося, с истёршимися от старости зубами.

Лиза любит свою семью. И мечтает каждое утро просыпаться от папиного грубоватого смеха и маминого тёплого шёпота. Слушать рассказы брата и притворяться, что до смерти боится чудовищ, прячущихся в тёмных углах. Носиться по полю в компании Арнуша и хохотать, глядя, как он отфыркивается от бабочек. Лиза даже согласна кормить по утрам кур и гусей, доить корову и выгонять её на выпас, мести полы и месить тесто, носить воду и штопать братнины и отцовы рубахи при свете лучины. Ей просто хочется, чтобы её уютный, счастливый мир никогда не кончался, чтобы вечно пах лесом, скошенной травой, свежим хлебом, ледяной водой из колодца.

Всё рухнуло, когда отец решил проведать брата, жившего за несколько миль от Лупу. Конечно, они слышали, что дороги нынче неспокойны, что ранняя весна — пора разбойничья, пора смутная. Отец верил, что сумеет защитить семью. Брат считал себя достаточно взрослым, чтобы подсобить ему в этом. У них был добрый охотничий лук, топор и два широких и длинных ножа. Ничто из этого их не спасло.

Лиза должна была быть рядом с семьёй, когда тех убивали. Должна была оказаться на земле вместе с ними, напоить своей кровью едва оттаявшую землю, в последний раз сжать пальцы матери. Но Лиза убежала искать первоцветы. Она прочла в книге сельского священника, что им пришла пора цвести. Она ползала по снегу, когда её отцу перерезали горло. Она разрывала сугробы окоченевшими пальцами, когда её брата начинили стрелами, точно пирог изюмом. Она рвала тоненькие слабые стебельки, когда насиловали и душили её мать.