Вот идет большая птица - [14]

— Мне всё равно, ты же знаешь. Просто расскажи что-нибудь. Мне тоскливо и грустно.

Я дотянулся до стола, взял чашку, сделал глоток, подержал воду во рту. Подумал. Вроде бы об этом я ей ещё не рассказывал. Да я вообще мало кому об этом рассказывал. По-моему, только психотерапевту, когда меня ещё водили к психотерапевтам и надеялись что-то изменить.

— Я расскажу тебе, как это всё началось. Как вообще получилось так, что ты сегодня сидишь здесь, а я, вместо того, чтобы выспаться перед совещанием, болтаю о всякой ерунде.

Она поощрительно улыбнулась. Валютные котировки, лесные пожары, новые ракеты, юридические прецеденты или история из моего детства — ей всё равно. Вряд ли ей вообще бывает интересно. Но, наверное, я должен об этом рассказать.

* * *

Я помню этот день, будто всё случилось вчера. В тот год мне едва-едва исполнилось восемь. Или девять?.. Ладно, какое это имеет значение.

Я входил в банду таких же, как я, детей — разболтанных, бесцельно шляющихся по посёлку и за его пределами, вынужденно беспризорный, поскольку у наших родителей вечно не было времени нами заниматься. Мы бегали к реке, мутной и изрядно пованивающей, что протекала почти за моим домом, и к заброшенному фруктовому саду на другом её берегу. Случалось, лазили на кладбище к северу от посёлка, хвастая друг перед другом своей выдержкой и отвагой.

В тот день наш заводила — имя его, увы, выветрилось из моей памяти — парень лет двенадцати, крупный, коренастый, с пудовыми кулаками, притащил нам щенка. Бог весть, где он его нашёл. Щенок был грязным и тощим, у него недоставало одного глаза. Он болтался в человеческих руках, как бельё на заборе. Банда долго совещалась о дальнейшей судьбе щенка и, в конечном итоге, постановила его утопить. Радостно галдя, свистя и улюлюкая, мальчишки и девчонки помчались к реке. Я плёлся следом.

Нет, не думайте, что в восьмилетнем возрасте во мне скрывались бездны морали и нравственности. Это не так. Бедный щенок был не первым животным, над которым мы — озлобленные, считавшие себя никому не нужными дети — издевались. Перепадало и другим щенкам и котятам, а также взрослым псам и кошкам. Мы швыряли в них камнями, подпаливали их шерсть или поджигали им хвосты, привязывали пустые консервные банки и творили ещё чёрт знает что. И я не отставал от других.

Но именно в тот день развлекаться мне не хотелось. Может, это была интуиция, предсказывавшая большие проблемы в будущем?

Когда мы добрались до реки, какая-то отчаянно-рыжая и вся усыпанная конопушками девчонка приволокла камень. Камень был едва ли не больше щенка. Другая девчонка, которую я видел в нашей банде всего раз-другой, уже выплетала из косичек ленты: иной верёвки у нас не было. Заводила быстро обежал нас взглядом и вдруг протянул щенка мне:

— Давай, мелкий, покажи класс.

До этого момента я был лишь частью всеобщих развлечений — теперь мне предлагали развлечение устроить. Можно было отказаться и быть осмеянным или изгнанным из банды. Можно было, но — зачем? В моих глазах грязный и уродливый щенок не стоил жалости и сочувствия. Да и знал ли хоть кто-то из нас, что значат эти слова?

А вот интуиция продолжала вопить, не затыкаясь.

Я прижал щенка коленом к земле, хотя по правде он не особенно сопротивлялся. Может, ничего не понимал. Может, наоборот — понимал всё слишком хорошо. Когда я привязывал к нему камень девчачьей лентой, он даже не скулил, просто смотрел — тоскливо, безнадёжно. Мне было всё равно.

Конечно, ленточка для волос оказалась ненадёжной верёвкой. Или я плохо завязал узлы. Так или иначе, камень выскользнул из пут, как только я зашвырнул щенка в реку. Он же отчаянно забарахтался на мелководье. Банда разочарованно застонала.

— Давай, мелкий, добей его! — крикнул кто-то и толкнул меня в плечо. Я, не возражая, полез в реку.

Там, где бултыхался щенок, воды мне было по колено. Штаны, конечно, промокли насквозь и напитались грязью, но я давно научился прятать от родителей изгвазданную и испорченную одежду. Щенок не ждал от меня милости. Он её и не получил.

Я держал его под водой до тех пор, пока он не затих окончательно. Руки у меня оказались в ссадинах и укусах: в последний миг щенок решил продать свою жизнь подороже. Банда хлопала в ладоши и оглушительно вопила на берегу. Мне протянули руки и вытащили из воды и ила.

Когда мы уходили прочь, на короткий миг что-то кольнуло меня в спину, под лопатку. Я обернулся. На берегу реки стоял щенок, весь мокрый и ещё более грязный, с повисшими ушами. Я моргнул — и он исчез.

* * *

Тем же вечером я сидел на полу возле дивана в большой комнате и поливал руки перекисью водорода. «Вечно ты где-то шляешься, — раздражённо сказала мать, доставая перекись из аптечки, — а потом приходишь в таком виде, словно кувыркался в колючей проволоке и купался в грязи! Не ребёнок, а сущее наказание! Зачем я тебя вообще рожала? На вот, протри. У меня уже сил нет, чтобы постоянно прыгать вокруг тебя. Хотя стой, это что — укусы?». «Нет», — буркнул я, отворачиваясь. О существовании бешенства я тогда не знал, зато представлял, как взбеленится мать, если после тяжёлого рабочего дня ей придётся вести меня в больницу. «Точно?» — подозрительно прищурилась она, но я видел, что на самом деле ей это безразлично. «Точно», — и, выхватив перекись, поспешил приткнуться где-нибудь в углу. В большой комнате, конечно, сидел отец, но у него было пиво, уже явно не первое, и спортивная передача по телевизору. Впрочем, он и без этого никогда не обращал на меня особого внимания, и мне казалось временами, что он вспоминает о моём существовании только, когда изрядно наберётся.