Вот идет большая птица - [16]

— Я тебя не убивал. Ты напилась до чёртиков, потом в реку полезла, кто ж виноват, что ты утонула?

— О, можешь вешать эту лапшу на уши кому угодно, но только не мне, — хмыкнула она. — Я-то знаю правду. Это ты напоил меня в тот вечер. Знал ведь, что я не умею пить, что меня развозит от пары бокалов шампанского, но всё равно подлил мне в сок виски. А потом я уже не могла уследить, что и сколько ты мне наливаешь. И в реку меня потащил ты, хотя я не раз и не два говорила, что плаваю чуть лучше утюга.

— Ты не сильно-то сопротивлялась.

— Да я в тот момент уже практически спала! Хотя да, не скрою, когда начала тонуть — живо проснулась. И протрезвела. Я же кричала тебе: «Помоги! Помоги!», а ты сидел на берегу и даже не смотрел в мою сторону, хотя не услышать не мог. Что ты там наплёл? Что дрых пьяный в палатке? Ты убил меня. Зачем?

— Ты мне надоела, — просто сказал я. — Я пытался объяснить это тебе, но ты была поразительна глуха, избирательно слепа и на удивление невосприимчива к намёкам. Все мои попытки расстаться саботировала. Что ещё мне оставалось делать?

— Что угодно, только не это, — прошептала она, опустив глаза. — Только не это.

Я уже готов был поверить, что расстроил её, хотя она никогда теперь не расстраивалась и не радовалась, но тут она встряхнулась, фальшиво улыбнулась и сказала:

— Ты, кажется, что-то хотел спросить?

Да, и впрямь ночь откровений. Но разве не этого я хотел?

— Почему вы ничего не делаете? В смысле, со мной? Ни за что не поверю, что никому из вас не хочется мести или там справедливости. Не могли же вы меня просто взять и простить?

— Конечно, нет! — зло рассмеялась она. — Такое не простишь. Не знаю, как остальные, но я точно не святая. Поверь, милый, если б мы могли, то давно отплатили тебе сполна за свою смерть. С радостью превратили бы твою жизнь в кошмар, в ад! Но — и об этом тебе стоило бы догадаться давным-давно — все эти фильмы и книги про призраков и зомби лгут. Нет смысла бояться мёртвых: мы безобидны, мы бессильны причинить живым какой-либо вред. Только живые мучают и убивают живых — таков закон мироздания. Всё, что остаётся нам, — это мозолить глаза своим убийцам, преследовать их, ни на минуту не давая им забыть, что они сотворили. Ты говорил, что я надоела тебе? Теперь ты не избавишься от меня никогда. Я не оставлю тебя. И они не оставят.

Мы молчали. За окном занимался рассвет. Скоро она уйдёт, но это ничего не значит: вслед за ней могут прийти остальные. Раньше они давали мне передышку на несколько дней, теперь — нет.

— Скажи, я один такой? — спросил я, когда она уже покидала мой дом, чтобы следующей ночью прийти опять. — Мёртвые приходят только ко мне?

— Нет, — покачала она головой. — У каждого свои мертвецы. Они выглядят по-разному и по-разному себя ведут. К кому-то они приходят часто, кого-то почти не посещают на протяжении всей жизни. И они необязательно мертвы. Неужели ты ещё не понял? В лексиконе живых даже есть для нас название. Вы называете нас совестью, высшей справедливостью, душевными муками. Без нас ты бы успокоил себя оправданиями, убедил себя в том, что не виноват. Но стоит нам прийти — и правда глаз колет, верно? Тебе ведь больно, когда я заглядываю на огонёк?

После её ухода я сидел, ждал звонка будильника и думал. Их всего четверо, тех, кто приходит ко мне. Щенок, которого я утопил много лет назад. Он всё ещё навещает меня, долго сидит у ног и смотрит, смотрит, смотрит. От этого взгляда тупо колет внутри.

Она — девушка, которая утонула с моего попустительства совсем недавно. Самая болтливая и непосредственная из всех. Любит приходить за полночь и донимать меня требованием рассказать ей какую-нибудь историю. В такие моменты я вспоминаю, какой она была при жизни, и от воспоминания этого сердце сжимается и пропускает пару ударов.

И мои родители, когда-то бывшие преградой для успешного будущего. Когда я был в девятом классе, мать умерла от передозировки снотворного. Она вообще часто его пила, заявляла, что из-за меня не может успокоиться. Что ж, я помог ей успокоиться хорошенько и надолго. Она достала меня своими криками, обвинениями, пустыми угрозами. Ни дня не проходило, чтобы я не получал колотушек от неё. «Око за око», — говорю я себе изо дня в день, но потом мать приходит ко мне, худая как щепка, с резкими и глубокими морщинами на лице, и я сжимаюсь под тяжестью её взгляда.

А отец умер парой лет позже. Я подмешал ему кое-чего в выпивку, а потом просто не вызвал скорую, когда он допился до припадка. Он получил, что ему причиталось. Слабый, безвольный алкоголик. В его смерти я тоже не считал себя виноватым. Но, увы, только до тех пор, пока он, угрюмый, равнодушный, неживой, не садился подле меня на стул.

Я твердил, что только благодаря их смерти получил возможность создать себе такое будущее, о котором всегда мечтал, но в дни и ночи, принадлежащие им, убедить себя в этом не удавалось. Они смотрели, и в голове что-то тупо и нудно стучало.

Они приходят ко мне, мои мертвецы. Теперь уже каждую ночь, а иногда — очень редко — являются даже днём и стоят за спиной молчаливым упрёком. Они ничего не делают и почти никогда не разговаривают, но это-то и злит. Я не хочу их видеть.