Вот и вся любовь - [30]

Как ни деликатно одаряет богатый еврей бедного еврея — ведь это не «Христа ради» под окошком с протянутой рукой, в отрепьях и с котомкой поданных и брошенных кусков за плечами. Это гость на гостевом месте, и тем не менее: «Избавь меня от даров человеческих…»

И, Леня, насколько эти строчки мудрее тех, что так восхитили меня в твоей философии: «Свобода — это максимальная зависимость от самого себя». А куда мы с тобой дели максимальную зависимость от «Его полной и щедрой руки»? Но я требую от тебя, мой любимчик, уже невозможного: чтобы ты перемудрил мудрость Молитвы! Еврейской молитвы.

А теперь о вашем диалоге, художник и поэт.

Я его не очень поняла. Наверное — да и не наверное, а безусловно — я застряла где–то на философии начала века. Утешаюсь только Булгаковым: «Мейерхольд, конечно, гений. Но я зритель. Я хочу ходить в понятный театр». То же самое скажу о картинках (на «детскую тему») Андрея. Не понимаю и, соответственно, не принимаю. «И у Дост–го дети некрасивы», — говорит Андрей. Да, но не уродливы! Даже если горбатые! Не дебилы и, главное, не мутанты! А видно, написано безусловно талантливо и безусловно созвучно трагедиям детства сегодняшнего дня. Но я не вижу и не хочу видеть в этих детях Зою!!

Ваша Е. Н.

54

Я давно нарушила слово, данное Надежде Игоревне: не разглашать, что Е. Н. в Израиле. Первому открыла тайну Левушке, а в Тель — Авиве позвонила израильтянам: Иринке Васильевой, Мише Шнайдеру…

Мишка обычно закидывал голову, выпячивая кадык, на уроках выступал пламенно и картаво: тонкость натуры! пролетарское сознание!.. Сейчас Мишка — хирург в Тель — Авиве. Он не спросил ее адрес. А Иринка Васильева сидит дома с ребенком. В Бер — Шеве — нам не удалось встретиться.

— Я так разленилась, и здоровье не очень… Слушай, как можно родить и не опуститься?

— Ты помнишь, как на БАМ собиралась?

— Я? Ой, правда, было такое… Погоди, я полив отключу… Я слышала, что Елена Николаевна умерла?

— Нет, что ты! Она в Израиле. В Иерусалиме.

— Ой… Ну, значит, будет долго жить… Вы с ней виделись? Здорово! Как она?

Я рассказываю подробно — вплоть до покупки кресла. Прошу:

— Когда поедешь в Иерусалим…

— Ирин, мы никуда не ездим…

— Ну, на всякий случай, запиши адрес.

Я диктовала адрес, зная, что Васильева не поедет, не понимая, почему. Не хочет входить в ту же воду?

55

— Уж так я намучилась с квартирой, — объясняла Е. Н. на скамеечке. — Оставляла ее Наташе с Феденькой. В конторе говорят: «Бывшая невестка — ведь она вам никто!» — «Как никто, когда она мать моего внука?» Такие у нас были мытарства… А потом она все продала слишком дешево. Или деньги обесценились, уж не знаю…

Нам позвонила классная, Зоря Исааковна: она едет в гости в Израиль, самолет летит из Свердловска. Я тут же связалась по телефону с бывшей невесткой.

— Наташа, это Ирина Горинская, вряд ли вы меня знаете…

— Ну почему же, слышала.

— Мы ведь были у Елены Николаевны… Она там живет в голых стенках…

— Я говорила Виталику: что он делает, зачем дергает мать.

— Наверное, ей не много и нужно… — я пыталась быть деликатной. — Тут наша физичка летит в Израиль. Вы не хотите с ней что–нибудь передать? Какие–то пустячки, фотографии, книги… Почему–то у Елены Николаевны совсем ничего нет.

— Вы видели ее руки?..

— И ноги…

— Это полиартрит. Я провожала ее до таможни в Алма — Ате. До таможни, — а дальше она пошла одна. Ногой подталкивая свой чемоданчик… Вы, наверное, не знаете, но я тоже из девятой школы. Я не стану затруднять Зорю Исааковну.

Обратный рейс заканчивался в полночь, мне пришлось томиться в аэропорту больше часа. Прислонившись к бетонной стене, я разглядывала приезжающих и встречающих, так похожих на родственников с папиной стороны. Эти глаза, эти интонации… Прошло несколько человек, и все застопорилось: пожилая дама с израильским паспортом привезла более пяти золотых изделий. Наверняка ей хотелось здесь пофасонить, — мне показалось, то была Ципора Израилевна…

Зоря Исааковна вернулась остриженной и выкрашенной в равномерно черный цвет — в Израиле не любят седые волосы. С ней была попутчица, молодая математичка. Я сдерживала свое нетерпение вплоть до посадки в машину. Но нет, Зоря Исааковна не ездила к Е. Н.: жила в Хайфе у брата, договорилась было поехать со Шнайдером, но сорвалось, что–то срочное на работе, Мишка все–таки оперирующий хирург…

Из аэропорта прибыли в третьем часу, Леня ждал, а дети уже спали. В ванной висела цементная пыль и не работало электричество. В коридоре валялись байдарка и рюкзаки: Маша с Ромкой, двоюродным братом, всю неделю собирались в поход.

Сели пить чай. Молодая математичка нахваливала свой выпуск, умных деток: Рому Горинского, спящего тут же, за стенкой, рыженькую Соню Яковскую, Левину дочь. Мы подмигивали Зоре Исааковне: лучше нас не бывает.

С утра все уехали к пермскому поезду. Ромка проснулся в полдень, обиженный:

— Тетя Ира, ну что такое?! Здесь были мои учителя, а меня даже не разбудили! Любимые учителя, прошу заметить!

56

Я тело в кресло уроню,

Я свет руками заслоню

И буду плакать о Леванте.

А я, сидя в этом самом Леванте, буду плакать о Шумбуте. Это деревня, где я работала первые 3 года «по распределению». Между Елабугой и Чистополем (ближе к Чистополю), в шишкинских лесах.