Вот брат твой!.. - [50]
А охотники, отдохнув и покурив, принялись за дело. Одни пошли собирать дрова, другие, развязав артельный мешок, вынули из него большой чугунный котел с дужкой и закопченные железные рогули, а трое стали разделывать медведя. Яшка хотел присоединиться к ним, но Маркел остановил его, сказав, что сегодня ему не положено ничего делать. Сиди и жди, придет и твое время.
Ждать так ждать. Яшка сел под дерево и стал смотреть, как разделывают медведя. Сначала подумал, что как и обычно, но оказалось по-другому — шкуру сняли только с туловища, которое тут же разрубили и положили в котел, а голову и лапы не тронули. Свернули шкуру так, что казалось: медведь цел, лежит отдыхает.
В тайге вечерело, под кустами сгущались тени, но тут запалили костер, и на поляне снова стало светло. Вбили рогули и привесили на них котел с медвежьим мясом. Скоро от него пошел такой запах, что у Яшки потекли слюнки и засосало в пустом желудке — с утра ведь ни росинки во рту. Охотники тоже нет-нет да и посматривали на котел, и только Маркел не проявлял к нему никакого интереса. Достав из мешка медную закопченную плошку, он стал ножом крошить в нее чагу — то ли гриб, то ли что другое, что чаще всего растет на березах. Зачем отец крошит чагу — это Яшка знал. Накрошит, а потом подожжет, и будет чага тлеть и своим дымом отгонять злых духов. Так было и на том медвежьем празднике, который Яшка видел.
А тем временем в руках у Маркела оказались железные бляшки, похожие на серьги, в которые были вставлены уже знакомые Яшке голубые камешки. Обтерев их рукавом, Маркел прицепил бляшки к медвежьим ушам, да так ловко, будто они сроду висели там.
Но вот все приготовления кончились, а мясо сварилось. Подбросили в костер, и Маркел достал из своего бездонного мешка флягу и два деревянных ковша: один большой, а другой — вполовину. Налил в них из фляжки. Ковш поменьше поставил перед медвежьей головой, большой — на широкий, вроде стола, пень рядом с костром. Посмотрел на окруживших его охотников, и те, как один, сняли с себя рубахи, обнажив сильные тела, и достали ножи.
— Подойди, — велел отец Яшке, и, когда тот подошел, Маркел, взяв Яшку за руку, слегка чиркнул ему ножом по большому пальцу. Надавил, и капелька крови, рубиново горя в свете костра, скатилась в ковш. Один за другим охотники стали подходить к Маркелу и, надрезая пальцы, стряхивали в ковш свою кровь. Стряхнул и Маркел и протянул ковш Яшке.
— Отпей.
Яшка отпил. Думал, что водка, но в ковше было что-то другое, тоже горькое, но без всякого запаха. Отпили и охотники и, положив руки на плечи друг другу, образовали большой круг, в центре которого горел костер, освещавший «медведя» и Маркела с Яшкой. Сначала медленно, а затем все быстрее охотники стали раскачиваться вправо и влево, словно набирая разгон и входя в ритм, и вот круг сдвинулся и завращался, и Яшка вздрогнул от неожиданности, услышав низкий и грозный звук, раздавшийся неизвестно откуда и набиравший силу. Казалось, ожил и зарычал медведь. Но нет — то запели охотники, если можно было назвать песней напев без слов, грубое мужское многоголосие, вызвавшее у Яшки смутную тревогу своим запредельным для слуха колебанием. Один человек не мог воспроизвести его, но двадцать без усилий слагали эту мощную звуковую волну, упиваясь ее первобытной, тяжелой стройностью.
Внезапно волна затихла, и в наступившей тишине стал слышен посвист ветра и мерный, глухой топот множества ног, от которого мелко тряслись и голубовато посверкивали «серьги» в медвежьих ушах, — одновременно ударяя ногами в землю, охотники словно бы отсчитывали такты этой, как видно, заранее условленной паузы. И когда она кончилась, Яшкин слух снова поразил немыслимо низкий зачин напева. Не верилось, что человеческий голос может упасть до таких глубоких низов.
И другое удивляло Яшку — неутомимость, с какой охотники кружились в своем бесконечном хороводе. Среди них не было его ровесников, все были намного старше, иные чуть ли не втрое, и тем не менее ни у одного из них не замечалось никакой усталости, хотя все были с раннего утра на ногах.
Впрочем, Яшка чувствовал, что и с ним происходит что-то непонятное. Шестнадцать лет — не возраст, в такие годы трудно утомить человека, но такой необыкновенной легкости в теле Яшка не ощущал никогда. Казалось, что тело потеряло вес, а за плечами выросли крылья, и он готов был взмахнуть ими и подняться над поляной. Но самое странное творилось с головой. Четкость мыслей пугала, а вдруг обретенная способность видеть все насквозь бросала в озноб. Словно перед ясновидящим, перед Яшкой проплывали невероятные картины какой-то никогда не виданной им жизни, в которой он, однако, все узнавал и принимал как должное. Но эти картины мелькали с такой быстротой, что Яшка помнил о них, пока они стояли у него перед глазами, но тут же забывал обо всем, едва видения исчезали.
Такого с Яшкой никогда не случалось, и он подумал, что, наверное, перегрелся у костра. Жарища — спасу нет, вот голова и гудит. Но это объяснение не совсем устраивало Яшку. Жарища жарищей, но было подозрение, что дело не в ней. Похожее состояние Яшка испытывал в тот день, когда первый раз выпил. Тогда голова тоже была не своя, правда, это ощущалось не так сильно, как сегодня, к тому же было понятно, от чего все — от водки. А нынче? Водку-то ведь не пил, из ковша только хлебнул. Но что же такое налил туда отец? Сначапа-то ничего и не чувствовал, а теперь как пьяный.
