Вот брат твой!.. - [2]

Узнать у женщин, что это был за старик и почему они его так перепугались, мне не удалось. Женщины замкнулись и скоро отстали от меня, свернув в другую сторону.

Вернувшись из леса, я рассказал о встрече своему знакомому. У него загорелись глаза:

— Слушай, тебе здорово повезло! Знаешь, кого вы встретили? Самого Яшку Наконечного! Я сколько лет сюда езжу, а ни разу не встречал!

Легковесное «Яшка» как-то не очень соотносилось с возрастом старика, тому было никак не меньше семидесяти, но мой знакомый разубедил меня:

— В том-то и дело, что нет! Яшке лет сорок или чуть побольше.

— Ну да! — не поверил я.

— Точно, тебе говорю!

— А почему же женщины называли его дедушкой?

— Понимаешь, тут странная история, — ответил мой знакомый. — Что да как, я еще и сам в точности не разузнал, пока все прицеливаюсь, но местные считают Яшку медведем. Поэтому и называют дедушкой. Дедушка — это одно из здешних названий медведя.

Услышав это, я тотчас вспомнил, на кого был похож загадочный старик — на медведя, вставшего на дыбы и к чему-то принюхивающегося.

— Прямо локис, — сказал я. — Помнишь, у Мериме? А почему местные думают, что Яшка — медведь?

— Говорю же: подробностей не знаю, но, если хочешь, могу познакомить с человеком, который в курсе всех дел.

— Конечно, хочу! А что за человек?

— Егерь. На кордоне живет, километров двадцать отсюда. Мне говорили, что он замешан в этой истории с Яшкой. Обязательно сходим к нему, я его хорошо знаю.

В последующие дни мне не сиделось и не лежалось, и я еле дождался выходного, на который мы запланировали визит к егерю.

Он оказался дома и встретил нас с радостью.

— Ба, Геннадий Иваныч! Опять, значит, в наших краях?

— Опять, — ответил мой знакомый. — Ходим-бродим по деревенькам, решили и к вам заглянуть. Не помешали?

— Тоже скажете! Правильно сделали, что заглянули. Посидим, чайку попьем, поговорим.

Через полчаса мы сидели за самоваром на бревенчатой терраске, пили чай с медом и говорили о всякой всячине. Вернее, разговор вел в основном мой знакомый, а я больше слушал да присматривался к хозяину.

Алексею Николаевичу Денисову было лет пятьдесят, но, несмотря на обильную седину, выглядел он вполне крепким и здоровым, и я даже не подозревал, что много лет назад он пришел на кордон тяжелобольные человеком. Сразу чувствовалось, что Денисов добр и расположен к людям, что и подтвердилось, когда он охотно откликнулся на мою просьбу пожить несколько дней у него на кордоне. А когда дошло до главного, до разговора о Яшке Наконечном, Денисов рассказал мне и о нем. Водил меня по лесу и показывал места, связанные с событиями тех дней, с которых все и пошло, — показал берлогу, где родился Белун, лиственницу, к которой Яшка привязал Денисова, когда решил разделаться с ним, распадок между двумя невысокими сопками — место гибели Белуна. Показал и его могилу, на которой лежал большой камень.

Я ехал в Заболотье на все лето, но не прожил там и месяца. Таежный сюжет погнал меня обратно в Москву, и, вернувшись домой, я засел за машинку, чтобы записать об услышанном по горячим следам. Записал, но связного рассказа не получилось. Многое надо было додумывать и осмысливать, чем я и занимался на протяжении нескольких лет. Так и родилась эта повесть — почти неправдоподобная история о медведе, вскормленном собакой, и о человеке, усыновленном охотниками из медвежьего рода аю-тухум, но употребившем свою принадлежность к этому роду во зло.

Часть первая

Глава 1 Медведица

С каждым днем холодало все сильнее. За ночь земля затвердевала, а трава и кусты по утрам были белыми от инея. Потеряли свой вкус прихваченные морозцем грибы, закопались поглубже червяки и жирные хрущи, которых медведица так любила есть летом, попрятались в глубине муравейников муравьи. Лишь рябины было в избытке. Теперь она стала еще слаще, но медведица проходила мимо ягод равнодушно. Целыми днями она искала и ела только нужную ей траву, которая очищала медведице внутренности, потому что никакой медведь не ляжет в берлогу с набитым брюхом.

Медведица торопилась. Летом, в июльские жары, охваченная острым и властным желанием, она подпустила к себе большого, лохматого медведя и теперь, чувствуя, как под сердцем трепещет зарождающаяся новая жизнь, готовилась лечь. Она исходила весь лес и наконец нашла в густых ельниках глубокую яму. Место было глухое, крепкое, к тому же за ветром, и медведица принялась устраивать берлогу. Завалила яму сверху хворостом, а на дне настелила постель из мягкого мха. Только-только управилась, как из низких туч посыпал снег. Но и тогда медведица легла не сразу, а долго путала и прятала следы — петляла, прыгала в стороны, ходила одним следом туда и сюда. И лишь после этого легла — головой к лазу, чтобы вовремя выскочить, если будет нужда. А когда снег повалил вовсю и ударили морозы, медведица заткнула лаз мхом и стала спать. Вьюги кружили над берлогой, наметали над ней сугробы, и медведица лежала под ними, сквозь сон слыша все, что происходило в лесу, готовая подняться при первом же испуге. И только то, что делалось под самым боком, ее не тревожило. Лесные мыши пробирались в берлогу и выстригали у спящей шерсть для своих гнезд, но медведица как бы и не чувствовала этого. Ей было тепло и покойно.