Восторженный беглец - [13]

— Ну, хватит вякать, пошли башли заколачивать!

Костя даже не привстал.

— Я перепишу потом, — сказал он рабочим, усмехнувшись краем рта и блеснув золотым зубом. — Что. Теленок?

Бледный, обросший белым волосом и щетиной парнишка сказал:

— Есенина выдай, а?

— Можно. — Костя спрятал бумаги и вдруг судорожно вскинув руку, завопил с каким-то жутким акцентом:

Я-я нарочи-ио… иду-у… неочн-осаным…

с-с голово-вой… как керосиновая лампа на па-ле- чах…

ваших душ-ш… безлиственную осс-сень мине ны-равнтся в потемках освещать!..

— Ну, хватит, говорю! Артист!.. — Фефел нахлобучил на голову пышную лисью — рублей, я думаю, на пятьсот — шапку и пошел.

— Хорэ, — коротко кивнул Костя, видя, что парни недовольны Фефелом, и отступая в выигрышной позиции, тоже встал из-за стола.

И все побежали к путеукладчику. Мокрый от пота, тяжело дышащий, Костя вышел после всех. Он и ходил теперь как-то иначе — весь как на шарнирах, руки висели по краям туловища кистями назад, словно v льва. Высокий, огненноглазый…

— Костя… — тихо, даже робко, позвала Люся.

И все оглянулись. Только сейчас увидели незнакомых людей.

И Костя, увидев ее, ссутулился, как от удара. И стало видно, как быстро бледнеют его скулы. Он, конечно, знал, что мы нашли его новый адрес, но никак и предположить не мог, что за ним приедет за тысячи километров жена, да еще со мной.

Всего минуту назад ловкий, сильный человек стал иным. Явились свидетели его прежней жизни. И он стал тем привычным для нас, прежним Костей. Растерянным, взгляд исподлобья. Автоматически достал очки и надел. Только борода и осталась из новых времен, да и та теперь казалась наклеенной.

— Ты отпусти своих, — шепнула Люся.

Он смотрел на жену и, видимо, не решался оглянуться. Помешали мы ему, все погубили.

— Вы… идите. — Неуверенно махнул он рукой бригаде, и парни, оглядываясь, заковыляли по шпалам. А Фефел усмехнулся, уловив перемену, учуял звериным своим нутром, поиграл пальцами в карманах новой, сатиновой синей фуфайки и подмигнул Теленку.

— Здравствуй, — пробормотал я, — Поговорим?

Как во сие или в каком-то нереальном мире, мы отошли за сарай и встали на теплом солнечном ветру. Люся пребывала едва ли не в обмороке. Костя молчал. И пришлось говорить мне.

— Костя, — сказал я — Мы беспокоились… Поедем домой, а?

Люся закивала, схватила за руки мужа и заплакала, приникла головой к его груди. На глазах у Кости тоже показались слезы. Кажется, заплакал и я’.

Мы медленно побрели по железной дороге к поселку, и чем ближе к нему, тем все ускоряя шаг. Ни о чем не расспрашивали Иванова, еще успеем, и только Люся начала вдруг рассказывать о доме:

— А Светка хорошо учится… зимнюю сессию сдала на пятерки… Все говорит мне: купи собаку… тоже будет биофизиком. Ты, пожалуйста, поговори с ней, ладно? Ну. что за глупость — собака в доме. Собака должна жить на улице, верно? Корми бродячих, верно? Корми птичек. Ты похудел… тут плохо кормят?

Но Костя если и похудел, но не стал слабее. Исчезла нездоровая полнота, которая отличает многих научных работников, сидящих сутками в лаборатории. Люся со страхом погладила его бороду, Костя щелкнул зубами, в шутку сделав вид, что хочет укусить ее за палец, и бедная женщина снова заплакала.

Мы пришли в клуб, в зеркальную комнату, но Косте, конечно, было неловко оставлять здесь жену. В сумерках, в углу, среди тряпья, спал Ситников, но позже-то вернется вся бригада…

— Может, на сцене, между кулисами? — предложил Костя.

— Нет. — Вцепилась в его локоть Люся. — Мы посидим в коридоре. А что? Как в аэропорту.

В это время нас и нашел председатель поссовета Акимов, тот самый, с которым мы разговаривали утром. Видимо, он поразмыслил и сообразил, что, скорее всего. Костя уедет. Да и ему, Акимову, лучше — с глаз долой. Кроме того, наверняка председателю было неловко за раздраженные слова — Люся-то в чем виновата?

— У меня в домике три комнаты, — предложил Акимов. — Мать в Иркутске гостит, мы с дочкой и женой потеснимся.

Костя, который стоял отвернувшись от Акимова, неожиданно легко согласился. Но сказал, что ему нужно проститься с рабочими, поучить их уму-разуму. что он в последний раз переночует в клубе. Дойдя с Люсей до красивого, игрушечного, в цветных лампах коттеджа Акимова (прямо как на обложке капиталистического журнала!), отдав ее нз попечение высокой, белотелой, презрительно щурящейся жены председателя в дубленке, мы вернулись в зеркальный зал. Я видел, что Костя еще не отбушевал внутри, к молчал. Но молчал и он. Мы покурили, глядя друг на друга, каждый — в противоположном зеркале, и вдруг Костя тихо проговорил, вставая:

— Так. Я приду утром. Люське не говорить, ладно?

— Ты сбежишь?

Костя криво улыбнулся.

— Нет. Во всяком случае, здесь мне уже бежать некуда. — И лихорадочно блестя глазами, как-то даже униженно заглядывая мне в лицо, добавил: — Клянусь чем хочешь…

Я пожал плечами, и он ушел в ночь. Куда он направился. Может, надо было проститься с неизвестной мне женщиной? А может, просто не мог ночевать здесь, с этими полуурками, после того как за ним приехали? А с Люсей не мог быть рядом, чтобы не расплакаться, не расклеиться, потому что отвык?.. Я лег на его раскладушку, возле самой зеркальной стены, обрызганной кефиром, и только закрыл глаза, как ввалилась вся компания.