Восточно-западная улица. Происхождение терминов геноцид и преступления против человечества - [24]

Об этом он не намеревался говорить с Робертом Джексоном.

Семья Лаутерпахт (Герш крайний слева). Жолква. 1902

26

Лаутерпахт родился в Жолкве 16 августа 1897 года. Найденное в Варшавском архиве свидетельство о рождении{82} указывает родителей – Арона Лаутерпахта, бизнесмена, и Дебору Туркенкопф. Свидетель – Барич Орландер, владелец отеля (и дальний родственник матери Леона).

Арон торговал керосином и управлял лесопилкой. Дебора была домохозяйкой. У Герша имелся старший брат Давид (Дунек), а через три года родилась сестра Сабина (Сабка). Четвертый ребенок Деборы появился на свет мертвым. Большая семья среднего класса, образованные и набожные евреи. Дебора соблюдала предписания кашрута, одевалась скромно, по традиции носила парик. Сохранилась семейная фотография: на ней Гершу пять лет, он с серьезным видом держится за руку отца, носки обуви указывают в разные стороны{83}.

Сестра Лаутерпахта – на фотографии это маленькая девочка, усаженная на столик, – со временем родит дочку Инку. Я разговаривал с ней: Инка вспоминала Арона и Дебору как «замечательных» бабушку и дедушку, «добрых и любящих», – они много работали, были щедры и «очень честолюбивы» в отношении детей. Инке запомнился оживленный дом, наполненный музыкой и книгами, разговорами о новых идеях и о политике, оптимистическими представлениями о будущем. Все говорили на идише, однако старшие переходили на польский, если не хотели, чтобы их поняли дети.

Земельный кадастр Жолквы указывает, что семья Лаутерпахт жила на участке 488 в доме 158. Это, как выяснилось, восточный конец той же восточно-западной улицы, где жила некогда моя бабушка Малка Бухгольц (Флашнер), но противоположный ее конец.

Людмила, дружелюбный и сведущий местный историк, указала точное место, ныне покрытое асфальтом, на восточной окраине города, на дороге, по которой я приехал из Львова.

– Хорошее место для памятника, – заметила она, и мы оба подумали, что когда-нибудь памятник будет. Это место находится невдалеке от Старого кладбища (Alter Friedhof) и старой деревянной церкви Святой Троицы, куда Людмила меня сводила. Крытый обветшавшей коричневой черепицей храм внутри уютно пах деревом и ладаном. Замечательный алтарь, теплые краски икон – синие, красные, золотые, – ощущение безопасности, убежища, не изменившегося за сотню лет. Точно напротив жил дядя Лаутерпахта Давид, сказала Людмила, но этого дома давно нет. Она предложила посетить другой дом, поблизости. Решительно постучала в дверь, и нам открыл владелец – кругленький, жизнерадостный, с широкой улыбкой на лице. Входите, сказал он и повел нас в парадную спальню с видом на деревянную церковь. Опустившись на колени между кроватью и стеной, он поднял несколько паркетин, и в полу открылось неправильной формы отверстие – только-только пролезть взрослому человеку. Там, в темноте, Клара Крамер и еще семнадцать евреев прятались почти два года. Среди них было и несколько родственников Лаутерпахта. Отсюда до места, где Герш Лаутерпахт родился, было рукой подать.

27

Родители Лаутерпахта вместе со всеми детьми покинули Жолкву в 1910 году{84}. В тринадцать лет, на шестьдесят втором году либерального правления императора Франца Иосифа, мальчик попал в Лемберг в надежде на лучшее образование. В тот самый год дерби в Эпсоме выиграл скакун Лемберг, принадлежавший англичанину Альфи Коксу{85}. Вроде бы с городом Лембергом его ничто не связывало.

Арон управлял лесопилкой на окраине города, а его сын поступил в гуманистическую гимназию. Мальчик уже тогда выделялся: начитанный, красноречивый, уверенный в себе, разбирающийся в политике и при этом наотрез отказавшийся от религиозного пути. Сверстники признавали в нем лидера – образованного, с сильной волей, категоричного, «с огромным интеллектом» и чуткой совестью. Социальное неравенство встречалось в Лемберге на каждом шагу, подпитываемое ксенофобией, национальной нетерпимостью, групповой идентичностью и групповыми конфликтами. Все это с ранних лет затрагивало и Герша.

В Жолкве Лаутерпахт уже насмотрелся на трения между общинами, на разделения – политические и религиозные, – которые проникали в каждый момент повседневной жизни. Лемберг предъявил ему более кровавую картину: этот город стоял на линии разлома национальных и имперских устремлений, в чем Герш вскоре убедился. Но все-таки даже ортодоксальная еврейская семья Лаутерпахт, зажатая между римско-католической и православной цивилизациями, верила, что оказалась в метрополии, центре либеральной цивилизации, обители гениальных математиков и бесстрашных юристов, где в кафе собирались ученые, поэты и музыканты, в городе с новехонькой железной дорогой и великолепным зданием Оперы. В такое место не стыдно пригласить Буффало Билла{86} с его шоу Дикого Запада (и он действительно побывал там в 1905 году).

Город запахов и звуков. «Я слышу, как звенят колокола Львова, у каждого голос наособицу, – писал Юзеф Виттлин. – Я слышу плеск фонтанов на Рыночной площади, с которой весенний дождь смыл пыль». Юный Лаутерпахт мог заходить в те же – ныне давно исчезнувшие – кафе, что и Виттлин: в «Европейскую» на углу улиц Ягеллонская и Третьего мая, где «появление представительницы прекрасного пола было волнующей диковиной»; «Штуку» на верхнем этаже пассажа Андриолли, где «для создания атмосферы приглушали свет, когда длинноволосый скрипач Вассерман играл “Мечты” Шумана»