Восставшая Мексика. Десять дней, которые потрясли мир. Америка 1918 - [40]

Элисабетта опустилась на колени и начала собирать сухие ветки для костра. Вскоре небольшая кучка хвороста уже пылала.

— Эй, chamaco![56] — окликнула она какого-то мальчугана, голос у нее, как у всех мексиканок, был резок и визглив. — Принеси мне воды и кукурузы. Мне нужно покормить моего мужа.

И, стоя на коленях в красном отблеске костра, она забросила назад свои длинные прямые черные косы. На ней была свободная блуза из полинявшей светло-синей грубой материи. На груди виднелись пятна запекшейся крови.

— Какой был бой, сеньорита, — сказал я, обращаясь к ней.

Ее зубы блеснули в улыбке, но лицо сохранило прежнее отсутствующее выражение. У индейцев лица как маски. И все же я видел по ней, что она страшно устала и истерически возбуждена. Однако ответила она мне довольно спокойно.

— Да, — сказала она. — А вы, видно, тот гринго, который пробежал много миль, a colorados стреляли ему вслед?

Она рассмеялась, но сразу же поперхнулась и перестала смеяться, словно ей было больно.

Подошел мальчик, тащивший глиняный кувшин с водой и охапку кукурузных початков, которые он высыпал под ноги Элисабетте. Размотав шаль, она достала тяжелое каменное корытце, которое всегда носят с собой мексиканки, и начала машинально вылущивать в него зерна кукурузы.

— Не помню, чтобы я видел вас в Ла-Кадене, — сказал я. — Вы долго там были?

— Дольше, чем надо бы, — ответила она просто, не поднимая головы. И затем добавила: — Да, эта война для женщин не шутка!

Из темноты вдруг вынырнул дон Феликс с папиросой в зубах.

— Мой ужин! — проворчал он. — Pronto?[57]

— Luego, luego![58] — ответила она, и он ушел. — Послушайте, сеньор, кто бы вы ни были, — быстро заговорила Элисабетта, глядя на меня. — Мой возлюбленный погиб вчера в бою. Теперь этот человек будет моим мужем, но, клянусь богом и всеми святыми, эту ночь я не могу спать с ним. Позвольте, я пойду с вами!

В ее голосе не было ни тени кокетства. Эта темная, по-детски наивная женщина оказалась в положении, которое она не в силах была выдержать, и инстинктивно избрала выход. Я даже думаю, что она сама не понимала, почему мысль о новом муже была ей так отвратительна, когда ее возлюбленный только сегодня был засыпан землей. Я был ей чужим, так же, как и она мне. Вот все, что имело для нее значение.

Я согласился, и мы вместе ушли от костра, бросив кукурузу капитана в корытце. И в темноте сразу же столкнулись с капитаном.

— Мой ужин? — сказал он раздраженно. Но вдруг его тон изменился. — Куда ты идешь?

— Я иду к этому сеньору, — испуганно ответила Элисабетта. — Я заночую у него…

— Ты… — начал было дон Феликс, задыхаясь. — Ты моя женщина! Ojga, сеньор, это моя женщина!

— Да, — сказал я, — это ваша женщина. Мне она совершенно не нужна, но она страшно устала, ей нездоровится, и я предложил ей свою постель на эту ночь.

— Это очень нехорошо, сеньор! — воскликнул капитан напряженным голосом. — Вы гость нашего эскадрона и друг нашего полковника, но это моя женщина, и я хочу, чтобы она…

— Нет! — вскрикнула Элисабетта. — До следующего раза, сеньор!

Она схватила меня за руку и потянула дальше.

Уже второй день мы жили в кошмаре сражения и смерти. По-моему, все мы были возбуждены и ошеломлены. Во всяком случае, так было со мной.

К этому времени вокруг нас уже собрались пеоны и солдаты, и, уходя, мы слышали, как капитан жалуется толпе на свою обиду.

— Я обращусь к полковнику! — повторил он. — Я расскажу ему все!

Он быстро обогнал нас и направился к хижине полковника, что-то бормоча на ходу.

— Ojga, сеньор полковник! — кричал он. — Этот гринго увел мою женщину. Это величайшее оскорбление!

— Ну что ж, — невозмутимо сказал полковник, — если они оба так хотят, я думаю, мы ничего тут не можем поделать, а?

Новость распространилась с быстротой молнии. Целая толпа мальчишек бежала за нами, выкрикивая разные веселые непристойности, которые они привыкли выкрикивать на сельских свадьбах. Мы прошли мимо солдат и раненых, которые, улыбаясь, тоже отпустили несколько свадебных шуток. В их словах не было ни грубости, ни насмешки, — только безыскусственность и веселость. Они были искренне рады за нас.

Подойдя к хижине дона Педро, мы заметили, что она ярко освещена. Сам хозяин, его жена и дочь были заняты уборкой комнаты, тщательно выметая земляной пол и поливая его водой. Они постлали свежее белье на кровать и зажгли светильник перед столом, служившим алтарем, на котором стояло изображение богоматери. Над дверью висела гирлянда бумажных цветов, которые украшали эту дверь в сочельник, — время было зимнее, и настоящих цветов взять было неоткуда.

Дон Педро сиял улыбками. Ему было все равно, кто мы и каковы наши отношения. Но мы были мужчиной и женщиной, а это уже — брак.

— Желаю вам счастливой ночи, — тихо сказал он, закрывая за собой дверь.

Экономная Элисабетта немедля потушила все свечи, кроме одной. Почти тотчас мы услышали, как снаружи музыканты начали настраивать свои инструменты. Кто-то нанял местный оркестр, чтобы он устроил нам серенаду. И оркестр долго играл у нас под дверью. А в соседнем доме сдвигали к стенам столы и стулья, и, засыпая, я слышал, что там начались танцы, — не пропадать же музыке.