Восставшая Мексика. Десять дней, которые потрясли мир. Америка 1918 - [41]

Элисабетта без малейшего смущения легла рядом со мной на кровать. Ее рука нащупала мою. Плотно прижавшись ко мне, словно ища успокоения в человеческом тепле, она пробормотала: «Спокойной ночи», — и мгновенно заснула. Немного погодя заснул и я спокойным, сладким сном…

Когда я проснулся, Элисабетты уже не было. Я открыл дверь и выглянул наружу. Утро было ослепительно-синее с золотом. По небу неслись пушистые облака с пурпуровыми каемками, а пустыня переливалась всеми красками. Под пепельно-серыми безлиственными деревьями пламя костра торговцев стлалось по ветру. Женщины в черном с красными глиняными кувшинами на головах гуськом тянулись к речке, а ветер играл их шалями. Кричали петухи, блеяли козы, нетерпеливо ожидая доения, сотня лошадей стучала копытами по пыльной дороге, направляясь к водопою.

Элисабетта сидела на корточках перед небольшим костром за углом хижины и пекла tortillas капитану на завтрак. Она улыбнулась, когда я подошел к ней, и вежливо спросила, как мне спалось. Она, по-видимому, была теперь вполне довольна — работая, она что-то напевала про себя.

Вскоре к нам подошел угрюмый капитан и сурово кивнул мне.

— Наконец-то, — проворчал он, беря tortillas, которые она подала ему. — Как ты долго возишься с завтраком! Carramba! И почему здесь нет кофе?

Он отошел, хрустя лепешкой.

— Собирайся! — бросил он ей через плечо. — Через час уезжаем на север.

— Вы поедете? — спросил я с любопытством. Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Ну а как же? Seguro![59] Разве он мне не муж?

Она восхищенно посмотрела на удаляющегося капитана. Мысль о нем уже не была ей отвратительна.

— Он мой муж, — сказал она. — Он очень красивый и очень храбрый. Да вы знаете, что вчера во время боя…

Элисабетта уже забыла о своем возлюбленном.

Часть вторая Франсиско Вилья

Глава I Вилья получает медаль

Во время пребывания Вильи в городе Чиуауа, за две недели до наступления на Торреон, артиллерийский корпус его армии решил преподнести ему золотую медаль за героизм на поле сражения.

В приемном зале губернаторского дворца в Чиуауа, предназначенном для всяческих церемоний, украшенном огромными люстрами, тяжелыми малиновыми портьерами и кричащими американскими обоями, стоит губернаторский трон. Это позолоченное кресло, с ручками наподобие львиных лап, стоящее на возвышении под малиновым бархатным балдахином, увенчанном деревянной позолоченной шапкой, которая чем-то напоминает корону.

Артиллерийские офицеры в щегольских голубых мундирах, отделанных черным бархатом, с блестящими новенькими шпагами на боку и оплетенными золотым галуном шляпами под мышкой, плотными рядами выстроились в одном конце зала. От дверей этого зала вокруг галереи, вниз по парадной лестнице, во всю длину грандиозного внутреннего двора, до внушительных ворот и за ворота, протянулась двойная шеренга солдат, державших винтовки на караул. Четыре полковых оркестра, сведенные в один, клином вдавались в толпу. Жители столицы собрались тысячами на Пласа-де-Армас перед дворцом.

— Ya viene! Вот он идет! Да здравствует Вилья! Да здравствует Мадеро! Вилья — друг бедняков!

Рев возник где-то в задних рядах толпы, прокатился, как лесной пожар, нарастая мощным крещендо, и казалось, это он взметывает в воздух тысячи шляп. Оркестр во дворе заиграл национальный гимн Мексики, и на улице показался Вилья. Он шел пешком.

Одет он был в старый простой мундир цвета хаки, у которого не хватало нескольких пуговиц. Он давно не брился, шляпы на нем не было, и нечесаные волосы стояли копной. Он шел косолапой походкой, сутулясь, засунув руки в карманы брюк. Очутившись в узком проходе между двумя шеренгами застывших солдат, он, казалось, немного смутился и, широко ухмыляясь, то и дело кивал какому-нибудь compadre, стоявшему в рядах. У лестницы его встретили губернатор Чао и секретарь штата Террасас в парадных формах. Оркестр совсем обезумел, а когда Вилья вошел в приемный зал, то по сигналу, данному с балкона дворца, огромная толпа на Пласа-де-Армас обнажила головы, а блестящее собрание офицеров в зале вытянулось в струнку.

Это было нечто наполеоновское!

Вилья минуту колебался, покручивая ус, и вид у него был очень растерянный, затем направился к трону, покачал его за подлокотник, чтобы проверить, прочно ли он стоит, и сел. Губернатор занял место по правую его руку, секретарь штата — по левую.

Сеньор Бауче Алькальде выступил вперед, поднял правую руку, как Цицерон, изобличающий Катилину^{18}, и произнес небольшую речь, восхваляя храбрость, проявленную Вильей в шести сражениях, которые он описал подробно и красочно. Его сменил начальник артиллерии, который сказал:

— Армия вас обожает. Мы пойдем за вами, куда бы вы нас ни повели. Вы можете стать в Мексике, чем пожелаете.

Затем один за другим выступили три офицера, говорившие высокопарными длинными фразами, как это в обычае у мексиканских ораторов. Они называли Вилью «другом бедняков», «непобедимым генералом», «вдохновителем храбрости и патриотизма», «надеждой Индейской республики». Все это время Вилья сидел сгорбившись на троне, рот его был полуоткрыт, маленькие хитрые глазки внимательно оглядывали зал. Раза два он зевнул, но по большей части он, казалось, размышлял, к чему и зачем все это, и испытывал от этого огромное удовольствие, словно маленький мальчик в церкви. Он, конечно, знал, что так принято, и, быть может сознавая себя виновником всех этих церемоний, испытывал некоторое тщеславие. Тем не менее они нагоняли на него скуку.