Восставая из рабства. История свободы, рассказанная бывшим рабом - [14]

Через несколько лет после основания поселения в низине Дэвис-Бенд мистер Джефферсон Дэвис присоединился к своему брату и долго жил на прилегающей плантации. У братьев были схожие представления об управлении рабами. Оба лично контролировали свои владения, и у Джефферсона Дэвиса, как и у его брата, был темнокожий раб Джеймс Перм Бертон, которого называли «другом и слугой». Этот человек вплоть до своей смерти практически единолично управлял плантацией Брайерфилд, так же как Бенджамин Монтгомери руководил Харрикейном. После войны обе плантации были проданы за триста тысяч долларов Бенджамину Монтгомери и его сыновьям, которые управляли ими в течение нескольких лет, пока в результате наводнений и падения цен на хлопок не были вынуждены продать эти угодья. После этого Торнтон Монтгомери переехал в Северную Дакоту, где некоторое время владел и управлял большой пшеничной фермой площадью шестьсот сорок акров недалеко от Фарго. Его брат Исайя впоследствии основал город Маунд-Байу, штат Миссисипи.

В качестве иллюстрации теплых и дружеских отношений между экс-президентом Конфедерации Джефферсоном Дэвисом и его бывшими рабами, как в те годы, когда они жили вместе на плантации, так и после, миссис Дэвис опубликовала несколько писем, написанных после смерти супруга. Следующее послание принадлежит перу Торнтона Монтгомери, который в настоящее время живет вместе со своим братом в Маунд-Байу.

Кристин, Северная Дакота,

7 декабря 1889 года

Я неустанно следил за состоянием здоровья мистера Дэвиса в Брайерфилде и во время его путешествия на пароходе «Лизерс». Я видел, как вы встретились и вернулись с ним в резиденцию мистера Пейна в Новом Орлеане. Я надеялся и верил, что благодаря хорошему уходу, лечению и его огромной силе воли он быстро поправится. Увы, Провидение распорядилось иначе. Соболезную Вашей утрате. Мое сердце с Вами в этот час глубочайшей скорби.

Если бы я мог помочь облегчить боль утраты, я бы тотчас сделал все возможное. Но я бессилен, поэтому прошу Вас принять мои самые искренние слова соболезнования.

Ваш покорный слуга,

Торнтон

Миссис Джефферсон Дэвис, Бовуар, Миссисипи[50]

Согласно тем источникам, которые мне довелось изучить, первые рабы, а под этим термином я подразумеваю первое поколение афроамериканцев, которых привозили сюда на огромных невольничьих суднах, вряд ли могли найти общий язык со своими хозяевами. Особенно характерно это было для огромных плантаций Каролины, где невольники практически не видели своих господ. По большому счету, рабы на таких плантациях организовывали нечто наподобие африканской колонии на американской земле.

Время шло, поколения сменяли друг друга. Каждое следующее поколение темнокожих все больше адаптировалось к американской действительности. Они перенимали привычки, язык, верования и идеологию белого человека, пока наконец полностью не интегрировались в общество.

Вдали от родной земли темнокожий тосковал недолго, быстро приспособившись к новым условиям. От природы кроткий и веселый нрав помог ему быстро обосноваться на этой земле. Постепенно естественная человеческая симпатия, словно корни дерева, начала прорастать в белого человека, с которым теперь была неразрывно связана судьба раба. Вскоре темнокожие полюбили детей своего хозяина, а те в ответ привязались к невольникам. Благодаря хорошему чувству юмора и умению стойко переносить трудности рабы научились смягчать острые углы, переводить проблему в шутку и оправдывать своего хозяина за жестокость. Витиеватые и уютные истории, которые рабы любили рассказывать по вечерам у костра, завораживали хозяйских детей. Им нравился дух приключений, витавший в этих рассказах.

Монотонная и однообразная жизнь темнокожего приучила его радоваться самым незначительным вещам. Время, когда традиционно забивают свиней, оборачивалось многодневным праздником. Сбор и молотьба кукурузы тоже превращались в яркое событие, которое доставляло белым не меньше удовольствия, чем черным. Все это происходило в последних числах ноября и в первые недели декабря, становясь своего рода репетицией Рождества. На больших плантациях всегда устраивались подобные празднества.

Собранную кукурузу, а иногда это были тысячи бушелей[51], сволакивали в огромную кучу высотой в пятьдесят-шестьдесят футов. Хозяин рассылал приглашения рабам с соседних плантаций, и в определенную ночь начиналось действо. До двухсот мужчин, женщин и детей собирались вокруг этой гигантской кукурузной кучи. Человек, слывущий хорошим певцом, забирался на самую вершину горы и громким чистым голосом заводил песню сбора урожая. Этот вид народных песен в последнее время незаслуженно забыт. Певец успевал исполнить несколько строк песни, когда ему начинал подпевать хор из сотен мужчин и женщин, взиравших на него снизу.

Песенные импровизации были посвящены процессу сбора урожая. Простые и точные слова необычайно сильно влияли на душевное состояние участников. Нигде больше я не слышал ничего подобного. В этой музыке было что-то дикое и странное, чего, как я подозреваю, больше нигде в Америке не услышишь.

Мало-помалу песни рабов, причудливые выражения, поговорки и истории из жизни начали собираться в нечто наподобие плантаторской культуры. Присутствие невольников создавало определенную романтику жизни на Юге. Дома без них выглядели унылыми и брошенными, и это не имело отношения к благосостоянию владельца. Без темнокожих жилище теряло значительную часть своего уюта.