Восстание теней [Восхождение тени] - [243]

Далеко не сразу Вэш уразумел, что имеет в виду его повелитель. Когда процессия достигла поворота дороги, рабы в паланкине поднялись и раздвинули занавеси, на миг оставив министра в паническом страхе от кажущейся беспомощности, пока он не увидел, почему рабы открыли их.

На берегу бухты Бренна перед ними лежала, покинутая людьми, континентальная часть Южного Предела. Большая часть зданий была сожжена — некоторые ещё продолжали гореть, — но дым и танцующие языки пламени единственные создавали движение на этой картине. Поблизости не видно было никого живого, и даже замок за водной гладью казался заброшенным, хотя Вэш не сомневался, что сограждане Олина прячутся внутри и точат своё оружие, алчущее ксисской крови.

— Видите? — торжествующе возгласил Сулепис. — Берег наш — квары ушли. Они не пожелали оказаться зажатыми меж нашей армией и бухтой. Они оставили свои притязания на Сияющего человека!

Внимание Пиннимона Вэша привлёк раздавшийся позади звук, но автарк его даже не заметил — он обозревал бухту с видимым удовлетворением, будто это был не северянина, а его собственный давно не виденный дом.

Звук этот, как понял вскоре министр, был молитвой, что слетала с губ короля Олина, прикипевшего взглядом к молчащему замку за полосой воды.

Глава 39 Ещё один изгиб реки времени

Некоторые утверждают, будто квары бессмертны, а другие — что жизнь, отмеренная им, просто много длиннее человеческой. Но какое из этих утверждений истинно и что происходит с фаэри по смерти, сказать ни один человек не может.

Из "Трактата о Волшебном народе Эйона и Ксанда", писанного Финном Теодоросом во исполнение повеления его светлости Авина Броуна, графа Лендсендского

Всю свою жизнь Баррик Эддон молился, чтобы те особенности, какие отличали его от всех прочих людей: искалеченная рука, ночные кошмары и необъяснимые приступы меланхолии — всё ужасное наследие отцовского безумия оказалось однажды исполненным некоего смысла, явилось доказательством высокого предназначения, знаком особой судьбы, а не того, что он — ошибка природы, обречённая на пустое, бессмысленное существование. Теперь молитвы его были услышаны — и это-то юношу и пугало.

"Я не спас королеву. Что, если с Огнецветом короля я тоже не справлюсь? Что, если он меня не примет?"

Баррик стоял на балконе королевской комнаты для отдыха. Над замком только что прошёл ливень; башни и островерхие крыши, торчащие как могильные плиты на переполненном кладбище, влажно блестели разными оттенками чёрного. За то короткое время, что он провёл здесь, небеса над Кул-на-Кваром не просохли ни разу: туман, морось и проливной дождь бесконечно сменяли друг друга, как будто древняя крепость была кораблём, плывущим по штормовому морю.

И всё-таки что-то умиротворяющее было в этом месте, и не только потому, что замок был почти пуст: кажущийся бесконечным лабиринт залов дышал тихим покоем гробницы, такой древней, что даже призраки в ней почили давным-давно и не могли уже тревожить живых. Принц понимал, что существа, таящиеся в темноте, должны бы пугать его, но вместо этого он чувствовал себя как дома в этой построенной богами твердыне, полной сверхъестественных незнакомцев. В действительности было даже странно, как мало он скучал по тому, что прежде составляло его жизнь — по дому в солнечных землях, по сестре, по темноволосой девушке из снов. Всё это казалось теперь таким далёким. Было ли там хоть что-то, ради чего стоило бы возвращаться?

В конце концов блестящие мокрые крыши и круговерть собственных мыслей надоели Баррику. Он вышел из комнаты, спустился по крутой лестнице из растресканного белого камня наружу, под крытую колоннаду, примыкающую к опустелому саду, в котором одиноко постукивали стекающие с листьев капли. Даже неведомые растения выглядели поблёкшими: зелень их посерела, а цветы так побледнели, что лишь рассмотрев поближе, можно было различить в них оттенки розового и жёлтого, — как будто дождь вымыл из них все краски. Отсюда многочисленные башни замка меньше походили на надгробия, напоминая скорее сложные природные образования, нагромождения абстрактных повторяющихся фигур — колонн, брусьев и сходящихся углом стропил, или шевронов, которые человеческая знать использовала как геральдические символы в гербах, обозначающих родовые имена, но которые повторялись здесь бесконечным узором наподобие змеиной чешуи. Изобилие простых форм одновременно успокаивало и обманывало глаз, и после короткой прогулки принц обнаружил, что даже мысли его стали ворочаться в голове еле-еле.

"Зачем вы предоставили мне выбирать, Иннир? Я никогда не мог сделать верный выбор…"

Как бы в ответ на это шелестящие листья вихрем взметнулись из-за угла, а затем, кружась, скользнули назад, когда одетый в лохмотья король ступил в колоннаду перед Барриком, появившись из ниоткуда, словно раздвинул завесу воздуха.

"Я больше не в силах терпеть причитания Молельщиков, — сказал юноше Иннир; его мысли порхнули к Баррику мягко, как листья ложатся на тропу, — поэтому я вынес мою сестру — мою возлюбленную — из Палаты бдения у гроба. Что бы ты ни выбрал, Баррик Эддон, скоро я должен буду отдать ей свою силу, если хочу сохранить ей жизнь. Я чувствую, что Искусник в конце концов потерпел поражение. Моя собственная сила иссякает. Скоро и дар стекла оставит Сакри, и что мы станем делать, уже не будет иметь значения. Пройдись со мной".