Восстание рыбаков в Санкт-Барбаре. Транзит. Через океан - [7]
И все же что-то еще могло вмешаться, пароход мог повернуть, берег снова отступить назад. Но тут пароход загудел и берег рывком придвинулся ближе. И снова тягуче-сонный серый ход. Наконец запрыгал судовой колокол. На причале, скорчившись под дождем, сидели два местных парня. Взлетел трос. Девушка перегнулась через поручни.
— Эй, Мари, да ты, как я погляжу, не нагуляла жиру!
— Кожа да кости!
Один рассмеялся, другой, еще совсем юнец, повернулся и уставился на нее с лукавым прищуром. И вдруг оторопел. Он узнал Гулля. При виде приезжего любопытство, надежда и даже какой-то оттенок гордости осветили равнодушное загорелое лицо.
Трактирщик рукавом обмахнул стол и поставил стакан и бутылку, неприязненно косясь на чужака, спросившего дорогую водку, — и это в год, когда у его земляков по причине скудного улова едва ли достанет даже хлеба до весенней путины. Гость налил стакан и по местному обычаю предложил сидящему напротив. Кеденнек с «Вероники» едва коснулся стакана краешком губ, из гордости стиснутых в узенькую полоску, и молча его отставил.
Стол, за которым они выпивали, стоял против окна. Октябрьский день клонился к вечеру. Угрюмые и неподвижные, свинцово-серые, набрякшие дождем, уставились друг на друга небо и земля, словно плиты гигантского гидравлического пресса. Похолодало, но то был не резкий холод, он украдкой проникал под одежду, исподволь пробирал все и вся — прилавок, бутылки на стенных полках, окоченевшие часы с курантами. Рыбаки сидели вдоль стены выпрямившись, руки на коленях. Так как никто не пил, можно было подумать, будто они пришли, чтобы вместе помолчать. Судя по их неподвижным лицам, море научило их не бросаться словами, поскольку шторм заглушает любые слова.
Тяжесть легла на сердце Гулля — зачем его сюда занесло? На свете столько приветливых, веселых уголков, и все они ему открыты, зачем он не поехал дальше, зачем сидит здесь?
За окошком небо проливным дождем тяжело нависло над морем. Незаметно, нежданно сгустились сумерки, вечер был лишь чуть серее ушедшего дня. Маяк на острове Маргариты словно указательным пальцем вытянутой руки обводил вверенный ему круг земли и неба: короткая вспышка, а за ней две долгих. Где-то далеко зарыдал пароход, словно дитя, узнавшее в темноте свою мать.
Трактирщик взобрался на прилавок и зажег лампу. Никто из мужчин и не шевельнулся. Свет лампы, обычно смягчающий и сближающий людей, не произвел на них никакого впечатления, ни у кого и веки не дрогнули.
Гулль повернулся к окну, но за окном никого не было. Темень кромешная, и только косые струи дождя хлещут по запотевшему стеклу. Гуллю вспомнилось окошко в кабачке в какой-то далекой южной гавани. За грязным, засаленным стеклом навалом лежали дыни, одна с надрезом, на нем сахаристыми жемчужинами застыл сок, и над дыней роем вились мошки. Узкая улочка, домишки стоят тесно в ряд, и все же в воздухе навис такой палящий зной, что голова раскалывалась. Гулль не отрывался взглядом от дыни. Срез был так свеж и сочен, он источал такую сладость, что, несмотря на грязь и мошек, Гулль впился бы в него зубами. Иногда дверь открывалась и оттуда доносились негромкие тренькающие звуки, кто-то наигрывал на деревянном инструменте заковыристую туземную мелодию, белому человеку и не разобрать.
Молчание. И только в исчисленные промежутки маяк вычерчивал свои круги, озаряя темную стену и укрытые тенью лица. Казалось, будто под его магическим действием трактир со всем своим содержимым плывет в ночной тьме, подобно другим судам, терпящим бедствие в открытом море. Рыбаки уставились в пространство перед собой. Быть может, они ни о чем не думали, а может, думали о чем-то своем, особенном.
«Если меня выследят и схватят, — размышлял Гулль, — не видать мне других товарищей, кроме этих здесь, не сидеть в другом трактире, не слышать тех нежных тренькающих звуков, не отведать тех сахарных дынь».
Вино он заказал просто так, на всякий случай, но, словно с досады, пил теперь стакан за стаканом. Рыбаки равнодушно, не таясь, на него глядели. Пусть глядят! Его судорожно сжатое горло слегка отпустило, он чувствовал, как согрелись губы, живительное тепло через рот и глотку проникало внутрь и, подступая к сердцу, рождало в нем неведомые предчувствия, тепло распространилось по всей груди, теперь уже близко, вот-вот, он вскочил.
А ведь, кажется, чего проще! Он мог бы и сейчас еще уйти. Ни один человек здесь его не узнал. Никому и в голову не пришло, что это Гулль, тот самый, из Себастьяна. Когда это узнается, его бегство, пожалуй, сочтут позорным. Пожалуй, оно и в самом деле позорно. Однако пароход, доставивший его сюда, таким же манером увезет его завтра отсюда. С острова Маргариты каждый день уходит десяток пароходов, держащих путь во всевозможные гавани. Да, позор! Но там, далеко на юге, горячее солнце его позор расплавит. Кажется, чего проще! Вскочил, бросил на стол монету, выбежал наружу и хлопнул дверью. Спустившись с холма, миновал сходни, забился в каюту и с отчаянным напряжением стал ждать сигнала к отплытию. Но вот пароход отчалил, и Гулль поднялся на палубу. Пред ним лежала Санкт-Барбара, и с той же пугающей быстротой, с какой еще вчера вырастала на глазах, теперь она убывала, постепенно исчезая из виду.
В этом томе собраны повести и рассказы 23 писателей ГДР старшего поколения, стоящих у истоков литературы ГДР и утвердивших себя не только в немецкой, во и в мировой литературе.Центральным мотивом многих рассказов является антифашистская, антивоенная тема. В них предстает Германия фашистской поры, опозоренная гитлеровскими преступлениями. На фоне кровавой истории «третьего рейха», на фоне непрекращающейся борьбы оживают судьбы лучших сыновей и дочерей немецкого народа. Другая тема — отражение сегодняшней действительности ГДР, приобщение миллионов к трудовому ритму Республики, ее делам и планам, кровная связь героев с жизнью государства, впервые в немецкой истории строящего социализм.
Транзит – значит проезд через определенную территорию и вместе с тем – переход от одного состояния к другому. Та часть жизни героя, названного Зайдлером (это не настоящее его имя), которая стала сюжетом книги, была именно таким переходом.Вначале было пассивное, томительное прозябание в лагере интернированных, куда во время войны французские власти загнали всех немцев без разбора, в том числе и антифашистов… Потом несколько месяцев напряженных усилий, затраченных прежде всего на то, чтобы спасти себя лично.Завершение перехода – осознанная решимость разделить судьбу французского народа и готовность бороться, ощущая при этом неразрывную связь с настоящей Германией, а не с «серо-зелеными» колоннами гитлеровских войск.
«Седьмой крест» (1939) давно признан лучшим романом Зегерс. История семи заключенных, которые бежали из гитлеровского концлагеря Вестгофен и из которых только один сумел спастись, волновала читателей разных стран задолго до того, как книга могла увидеть свет в послевоенной Германии.
…Нежилой вид был у этого ранчо с его низким домом, обращенным к дороге слепой стеной. Решетка в воротах, давно бесполезная и ветхая, была проломлена, но над сводом еще виднелся остаток смытого бесчисленными дождями герба. Этот герб мне показался знакомым, как и половинки каменных раковин, в которых он был укреплен. Я вступила в открытые ворота. Теперь, к моему удивлению, мне послышался легкий размеренный скрип… Поскрипывание вдруг стало явственней, и в кустах я уловила равномерные взмахи качелей или раскачивающейся доски.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Самое трудное осталось для него позади; во всяком случае, он думал, будто самое трудное уже сделано. Вначале всегда так думаешь. Хотя на деле преодолена только первая трудность, предвестница тех, которые еще ожидают…
Этот сборник стихов и прозы посвящён лихим 90-м годам прошлого века, начиная с августовских событий 1991 года, которые многое изменили и в государстве, и в личной судьбе миллионов людей. Это были самые трудные годы, проверявшие общество на прочность, а нас всех — на порядочность и верность. Эта книга обо мне и о моих друзьях, которые есть и которых уже нет. В сборнике также публикуются стихи и проза 70—80-х годов прошлого века.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.
Грозное оружие сатиры И. Эркеня обращено против социальной несправедливости, лжи и обывательского равнодушия, против моральной беспринципности. Вера в торжество гуманизма — таков общественный пафос его творчества.
Мухаммед Диб — крупнейший современный алжирский писатель, автор многих романов и новелл, получивших широкое международное признание.В романах «Кто помнит о море», «Пляска смерти», «Бог в стране варваров», «Повелитель охоты», автор затрагивает острые проблемы современной жизни как в странах, освободившихся от колониализма, так и в странах капиталистического Запада.
Веркор (настоящее имя Жан Брюллер) — знаменитый французский писатель. Его подпольно изданная повесть «Молчание моря» (1942) стала первым словом литературы французского Сопротивления.Jean Vercors. Le silence de la mer. 1942.Перевод с французского Н. Столяровой и Н. ИпполитовойРедактор О. ТельноваВеркор. Издательство «Радуга». Москва. 1990. (Серия «Мастера современной прозы»).