Воспоминания японского дипломата - [34]

Как выяснилось, за сотрудничество с Россией высказывался не только Хазе из Независимой социалистической партии, но и многие университетские профессора. В то время перспективы стабильности Советского правительства выглядели весьма проблематичными. Одно из самых интересных мнений о его будущем и об отношениях России с Германией мне довелось услышать от Ратенау, в то время президента компании "Аллегемайне Электрик”, который впоследствии, находясь на посту министра иностранных дел, был убит. Ратенау сказал буквально следующее: "Не думаю, что Советское правительство скоро рухнет, как о том все говорят. Даже если Советское правительство в России потерпит крах, не думаю, что исчезнет коммунистическая идеология. Поскольку власть советов — эксперимент в истории человечества, надо подождать и посмотреть, что из этого выйдет. Советская система не смогла бы удержаться одна даже в рамках эксперимента, если бы, как то имеет место с Россией, страна не располагала огромной территорией и не была экономически независима. Поэтому в Германии, которая бедна ресурсами и не может жить без торговли со многими другими странами, коммунистическая система не сработала бы”.

Кабинет Шейдемана, костяк которого состоял из социал-демократов, не решался на революционные перемены. Действуя в союзе с партией Центра, он следовал политике умеренных социальных преобразований и давил на Независимую социал-демократическую партию и другие левые силы, ибо считал опасным сотрудничать с Россией. Исходя из этих обстоятельств, я пришел к заключению, что у Германии нет иной альтернативы, кроме принятия условий мира (какими бы жесткими они ни были), навязывавшихся ей союзными державами. Поэтому вскоре после прибытия в Германию я направил доклад с изложением своих выводов в Токио, а также нашей делегации в Париже.

Что касается второго вопроса, о котором мне надлежало доложить — вопроса о будущем Германии или о перспективах ее восстановления, то тут превалировали пессимистические взгляды. Повсеместно можно было слышать о том, что территория Германии будет урезана, а Саарская область — отторгнута, что все колонии будут отняты и что от нее потребуют огромные репарации, хотя вплоть до самого перемирия ожидалось избавление страны от необходимости возмещения ущерба. Поэтому было естественным полагать, что будущее Германии мрачно и перспектив на восстановление она не имеет. Однако промышленное оборудование Германии от войны не пострадало, а поражение не поколебало веры немцев в свои научно-технические возможности. Поэтому мобилизация индустриальных резервов и личного фактора производительности немцев могли бы за короткие сроки вывести производственный потенциал Германии на самые передовые позиции в Европе. Далее, взыскание репараций было делом отнюдь не легким, ибо продажа немецких товаров, которая была единственным средством их выплаты, нанесла бы серьезный удар промышленности различных европейских стран. Запрещение, к примеру, союза Германии и Австрии, которые были населены представителями одного народа, противоречило одному из "Четырнадцати пунктов" Вильсона — принципу национального самоопределения, а также базисным принципам предложенного мирного договора. Было очевидно, что союзные державы игнорировали международную справедливость ради своих своекорыстных интересов.

Пересмотр восточной границы Германии не только нарушал принцип национального самоопределения, но и представлял собой искусственный паллиатив, который мог сохраняться только в течение некоторого времени. История изобилует примерами провала мирных договоров, составленных в тщетных попытках сдержать подъем той или иной страны. Было очевидно, что та же судьба постигнет и результаты Парижской конференции. На конференциях с участием большого количества стран каждый участник обычно настаивает на своих собственных предложениях, и в результате принимается решение, в котором все предложения приводятся к общему знаменателю. Когда побежденные страны не участвуют в принятии решения, результат компромиссов между участниками-победителями бывает для них особенно суров. Политическим лидерам, которые во время войны всеми средствами подогревали вражду по отношению к странам-противникам, приходилось формально расплачиваться за деяния того периода. Между тем эмоции народов в странах-победительницах еще не пришли в норму, ибо их переполняли ненависть и жажда мести, внушенные пропагандой времен войны, с ее историями о немецком людоедстве и других зверствах. Поэтому в суровости условий мира не было ничего удивительного.

В то же время, мирное урегулирование, основанное на подобной психологии, не может надолго сохраняться, даже если оно успешно навязывается побежденной стране. Рассматривая перспективы восстановления Германии, я считал совершенно естественным принимать во внимание этот фактор. Поэтому, когда месяц спустя после своего прибытия в Германию я отправился в Париж, чтобы доложить нашей делегации о тамошнем положении дел, я подробно охарактеризовал ситуацию, о которой говорилось выше, и заявил, что немцы примут любые условия мира, какими бы суровыми они ни были, но, чем суровее окажутся эти условия, тем более короткое время они просуществуют. Что до восстановления Германии, то я со всей определенностью отметил, что на него потребуется время в пределах жизни одного поколения. Многие из членов делегации выразили несогласие с моей оценкой. Наши ранее прогермански настроенные военные утверждали, что на восстановление Германии понадобится как минимум сто лет. Глубокое впечатление произвела на меня следующая ремарка посла Идзюин: "Если Германия проглотит столь жесткие условия мира, будущее германской расы действительно будет мрачным”. В этом замечании был заложен глубокий смысл. Еще одним членом делегации, который утверждал, что восстановление Германии - дело недалекого будущего, был господин Оно, которого сразу после мирного урегулирования назначили генеральным консулом в Гамбурге. Как он предполагал, восстановление Германии будет завершено в течение пятнадцати лет, и его прогноз оказался более точным, чем мой.