Воспоминания японского дипломата - [148]

В феврале 1945 года президент Рузвельт, несмотря на свое слабое здоровье, вместе с премьер-министром Черчиллем отправился в дальний путь на юг России, в Ялту, на совещание со Сталиным. Конференция длилась целую неделю, после чего эта троица приняла коммюнике с изложением их согласованной политики в отношении Германии. Как выяснилось впоследствии, они также договорились и о том, что не позже, чем через три месяца после поражения Германии СССР вступит в войну с Японией, и в награду за это ему будет возвращен Южный Сахалин, пожалованы Курильские острова и предоставлены концессии в Южной Маньчжурии.

После внезапной кончины президента Рузвельта 12 апреля его место занял вице-президент Трумэн. Положение Германии на фронте быстро ухудшалось, и 21 апреля советские войска вошли в Берлин. 30 апреля Гитлер покончил с собой в своей канцелярии, а 7 мая главнокомандующий германским флотом и назначенный преемником Гитлера Дениц отдал приказ подписать в Реймсе документ о безоговорочной капитуляции Германии Соединенным Штатам, Великобритании и СССР. Европейская война, которая длилась пять лет и восемь месяцев, закончилась.

Выше я говорил о том, что с ослаблением Японии СССР вполне мог отказаться от отношений нейтралитета. К концу 1943 года стало ясно, что русские уже приняли решение по этому вопросу, а высказывания Сталина в речи по случаю очередной годовщины Октябрьской революции в 1944 году, в которой он заклеймил как агрессора не только Германию, но и Японию, следовало воспринимать как недвусмысленное предупреждение нашей стране проявлять огромную осторожность. Никаких сомнений в этом у меня не осталось после того, как министр иностранных дел Сигэмицу[122] поручил послу Сато выяснить у советского правительства подробности Ялтинской конференции, и 26 февраля 1945 года нарком иностранных дел Молотов заявил ему, что о Японии в Ялте речи не было.

Сигэмицу Мамору

Однако, как я уже отмечал, договоренность о вступлении России в войну была достигнута именно на этой конференции. В ходе той же встречи с Сато Молотов уклонялся от ответа на вопросы о состоянии Пакта о нейтралитете, а впоследствии под предлогом большой занятости вообще отказывался принимать нашего посла.

Но вот 5 апреля он пригласил посла Сато к себе и заявил ему, что продление советско-японского Пакта о нейтралитете стало невозможным, поскольку Япония помогает Германии в войне против СССР и ведет войну с Соединенными Штатами и Великобританией, которые являются союзниками СССР. Поэтому, сказал Молотов, советское правительство не намерено продлевать этот Пакт после истечения срока его действия в апреле следующего, 1946 года.

В этот день пал Кабинет Койсо.

ГЛАВА 4. Вновь на посту министра иностранных дел

По завершении сессии парламента в марте 1945 года я покинул Токио, который в то время подвергался массированным воздушным налетам, и отправился в Каруидзава. 7 апреля губернатор префектуры Нагано сообщил мне по телефону, что адмирал Судзуки Кантаро[123] формирует новый Кабинет и хочет, чтобы я немедленно приехал в Токио. Чуть позже губернатор прибыл ко мне лично и уточнил, что адмирал Судзуки хочет назначить меня министром иностранных дел и что необходимо передать ему мой ответ. Я попросил передать, что не смогу ответить согласием до тех пор, пока сам не переговорю с адмиралом и пока мы не придем к согласию во мнениях. Я выехал в Токио поездом и вскоре после 10.30 вечера встретился с адмиралом Судзуки, который, покончив с формальностями по созданию нового Кабинета (где он временно принял портфель министра иностранных дел), находился в официальной резиденции премьера.

Я и раньше знал адмирала Судзуки, но наши отношения отнюдь не были близкими. Будучи министром иностранных дел в Кабинете Тодзё, я не имел случая общаться с ним на личной основе, но периодически мы встречались на заседаниях Тайного Совета, в котором он занимал пост вице-председателя. Когда на Тайном Совете обсуждалось предложение о создании министерства по делам Великой Восточной Азии, послужившее непосредственной причиной моей отставки, адмирал Судзуки, как он мне тогда говорил, выразил согласие с моей позицией и резко выступил против плана Тодзё.

Теперь адмирал сообщил мне, что, хотя он моряк и не слишком подходит для политического поста, на него, невзирая на возраст (ему то время уже исполнилось семьдесят семь лет), возложено тяжкое бремя премьера, и обстоятельства не позволяют ему уклониться от этого. Не имея опыта в дипломатии (как, впрочем, и в других сферах политики), он хотел, чтобы я без колебаний, как он выразился, занял в его Кабинете пост министра иностранных дел. В ответ на это предложение я, прежде всего, заметил, что он, как я полагаю, принял пост премьера, преисполнившись твердой решимостью, ибо управлять делами страны теперь, когда наши военные усилия сведены до минимума, отнюдь не просто. Далее я сказал, что, приложив в свое время огромные усилия к тому, чтобы избежать этой войны, я должен быть благодарен за возможность попытаться как можно скорее положить ей конец, но, поскольку и к руководству войной, и к ее прекращению следует подходить с учетом меняющихся условий, мне, прежде чем ответить, буду ли я работать под его началом, хотелось бы знать его мнение о военных перспективах. Адмирал Судзуки ответил: "Думаю, мы все-таки можем продолжать войну еще два-три года". На это я ответил, что, поскольку решения в современной войне зависят преимущественно от потребления материалов и возможности наращивать производство, я убежден, что продолжать войну будет чрезвычайно трудно и что Япония не сможет вести ее и еще один год. Поэтому я отклонил предложение принять портфель министра иностранных дел, добавив, что, даже если бы я и чувствовал себя способным взять на себя столь большую ответственность, как руководство нашей дипломатией, при наличии столь разных взглядов на перспективы войны мы с премьером просто не сумели бы сработаться. Беседа продолжалась еще некоторое время, но поскольку час был поздний и премьер выглядел усталым, я, попросив его еще раз обдумать свою позицию, откланялся.