Воспоминания японского дипломата - [138]

Бомбежка Токио самолетами генерала Дулитла 18 апреля 1942 года вызвала в Японии серьезный шок, ибо вскрыла фальшь заверений военных о неприкосновенности столицы империи. Я узнал, что два самолета из эскадрильи Дулитла совершили посадку в Китае, что их экипажи были схвачены, и высшее командование намеревалось подвергнуть их суровому наказанию. Узнав об этом, я указал начальнику Штаба армии Сугияма, что в любом случае необходимо соблюсти требования международного права и что к тому же наказание, скорее, укрепит, чем подорвет боевой дух американцев. Впоследствии армейское командование уведомило соответствующий отдел министерства иностранных дел, что определит наказание для экипажей исключительно под свою ответственность, но при этом запросило мнение МИДа относительно обнародования этого случая. Я поручил своим подчиненным подготовить ответ в духе своей беседы с начальником Штаба Сугияма. Насколько мне известно, пока я оставался на посту, экипажи американских самолетов наказанию подвергнуты не были.

С началом войны защиту интересов и граждан Японии в Соединенных Штатах и Великобритании взяли на себя, соответственно, правительства Швейцарии и Испании. Однако вскоре США и Англия предложили нам провести взаимную репатриацию дипломатических и консульских работников, а также максимально возможного количества граждан, и я с радостью принял это предложение. Число проживающих в США японских граждан было очень велико, и помимо того, что репатриировать их всех было бы невозможно, многие не имели желания возвращаться в Японию. Поэтому была достигнута договоренность о репатриации не только американских и британских граждан, но и граждан других союзных держав, которые проживали в Японии, а также в Маньчжоу-го, Китае, Французском Индокитае и Таиланде, и о возвращении примерно эквивалентного количества японцев в Японию.

Претворение этого проекта в жизнь было поручено Ота Сабуро, заведующему Третьим сектором Европейско-Азиатского бюро. Задача была сложной и трудной: высшее командование, и особенно ВМФ не испытывало энтузиазма по поводу предложенного обмена, так как суда, занятые его осуществлением, должны были следовать через районы боевых действий, и кроме того, военным не хотелось отвлекать суда на эти цели, ибо спрос на них был весьма велик. Чтобы добиться выделения судов, мне часто приходилось вступать в переговоры с начальником и заместителем начальника Генерального штаба ВМФ. Император уделял этому обмену большое внимание и неоднократно требовал от меня ускорить дело. Наконец, ВМФ побудили к отзыву его последней просьбы о перенесении обмена на возможно более поздние сроки, и было принято решение в период между 25 июня и 10 августа 1942 года вернуть первую группу на "Асама-мару” и "Конте Верде", а вторую — на "Тацута-мару" и "Камакура-мару". Суда, погрузив репатриантов на борт в Иокогаме, Кобэ, Шанхае, Гонконге, Сайгоне и Сингапуре, должны были взять курс на Лоренцо Маркеш в португальской Восточной Африке, где был организован перевалочный пункт.

Некоторым гражданам вражеских стран были в свое время предъявлены обвинения в преступлениях, и дела их находились в стадии рассмотрения. Добиться их освобождения в целях репатриации было непросто. Поскольку судебно-правовые органы освобождать их не желали, мне пришлось обратиться за содействием к министру юстиции, чтобы он дал указание выпустить эти людей на свободу. Еще одно осложнение возникло из-за Соединенных Штатов, которые в последний момент стали угрожать удержанием двух японских граждан, подлежащих возвращению. Тем не менее, в августе, после всех этих волнений, мне, непосредственно перед отставкой, удалось принять в своей официальной резиденции первую группу репатриантов, в составе которой находился и посол Номура. Принять вторую группу я уже не успел. Согласно договоренности, обмены должны были продолжаться, но, насколько мне известно, после моей отставки состоялся еще только один, когда в сентябре 1943 года "Тэйа-мару" доставил группу в порт Гоа в Португальской Индии.

Я неоднократно указывал соответствующим сотрудникам министерства на необходимость следить за тем, чтобы граждане вражеских стран, и особенно их дипломатические представители, получали все необходимое, а также поддерживать связь с военными, министерством внутренних дел и другими органами с целью убедиться в осуществлении соответствующих мер. Когда я впервые узнал о жалобах, касающихся защиты, рациона и других правил обращения с сотрудниками дипломатических миссий Америки и Англии, я немедленно приказал принять необходимые меры для выправления ситуации. В итоге в течение своего первого срока на посту министра иностранных дел я больше не получал от кого бы то ни было почти никаких сообщений о жалобах аналогичного характера.

В самом начале войны правительство Маньчжоу-го выразило желание принять в ней участие. Я пытался убедить его отказаться от этой идеи. Во-первых, было бы предпочтительнее, если бы Маньчжоу-го оставалось в стороне и не осложняло отношений со своими соседями — СССР и Китаем. А во-вторых, я считал, что в интересах гуманности и скорого окончания войны целесообразно свести количество воюющих стран до минимума. Однако внешними делами Маньчжоу-го в течение многих лет руководило из Токио бюро по делам Маньчжурии, орган, находившийся под юрисдикцией военного министра. С этим бюро у меня не было никаких отношений, и поэтому я не мог помешать Маньчжоу-го стать участницей войны. Единственной внешнеполитической областью функционирования Маньчжоу-го, которая была оставлена в компетенции японского министерства иностранных дел, являлись переговоры с СССР. И здесь-то в августе 1942 года, наконец, завершилась демаркация (под эгидой Советского Союза и Японии) спорных участков границы между Маньчжоу-го и Монголией, которые обменялись соответствующими нотами. Так были решены последствия Номонханского инцидента, урегулирования которого мне, в то время послу в СССР, удалось достичь в 1939 году. Других достойных упоминания дипломатических дел в связи с Маньчжоу-го у нас не было, а отношения этого государства с СССР после начала войны оставались спокойными.