Воспоминания уцелевшего из арьергарда Великой армии - [30]

Приказ, однако, гласил, что орлы должны быть разбиты и закопаны. Я не мог принять этого. Поэтому я распорядился, сжечь только древко, а самого орла 4-го полка спрятать в ранец одного из орлоносцев, рядом с которым я постоянно находился рядом. В то же время приказ напоминал, что у каждого офицера должно быть ружье, но этот приказ не мог быть выполнен, поскольку, офицеры так ослабели, что не могли нести никакого оружия. Многие из них погибли во время этого марша. Один из них, женившийся незадолго до начала кампании, был найден мертвым возле своего костра, крепко прижимающим к сердцу зажатый в руке портрет своей жены. Возле небольшого городка Илья мы еле ушли от казаков. К счастью, батальон Старой Гвардии графа Лобау, удерживавший эти позиции, оказал нам помощь. 3-го декабря мы присоединились к штабу —   между городками Илья и Молодечно. Мы едва узнали наш генштаб —   такой лощеный и блестящий лишь несколько месяцев назад. Гвардейцы шли кто как хотел, недовольство и печаль на лицах. Император ехал в карете в сопровождении князя Невшательского. За ней ехало несколько экипажей, ведомых небольшим количеством уцелевших лошадей и мулов.

Адъютанты Императора и князя Невшательского шли пешком, ведя под уздцы крайне изможденных лошадей. Время от времени, чтобы немного отдохнуть они ехали сидя в задней части кареты. Центральной частью этой печальной процессии являлась толпа больных и искалеченных солдат всех полков, шедших без всякого порядка, и сумрак елового леса добавлял еще больше грусти тому, кто видел ее. Мы вышли из леса и вскоре вошли в Молодечно, располагающемся на дороге, которая соединяет Минск и Вильно.

Невероятно важно было достичь этой точки прежде русских, иначе они бы перекрыли нам путь отступления. Наш быстрый походный темп сохранил нас от этой беды, но враг постоянно атаковал нас со всех сторон. От Березины русские продолжали идти тремя разными маршрутами. Чичагов, с Молдавской армией, являлся авангардом и шел по нашей дороге, Кутузов —   на нашем левом фланге, а Витгенштейн на правом. 6-й корпус под командованием генерала Вреде, после поражения у Полоцка, отошел к Докшице[71]. Далее через Вилейку и Немемзин[72] он продолжил движение на Вильно. Его задачей было прикрыть наш правый фланг, но 6-й корпус настолько ослаб, что толку от него было мало.

Казаки внезапно врывались в самую середину колонны и убивали всех, кто попадался на их пути. В Плешницах[73] был ранен герцог Реджио, дом, в котором он жил, атаковали —   пушечное ядро ударило в его кровать, а его осколки нанесли ему серьезные раны. Он спасся только благодаря нескольким офицерам, жившим в том же доме —   тоже раненым —   до прибытия подмоги они упорно защищались.

У Хотавичей[74] и Молодечно, 9-й корпус, шедший в арьергарде, внезапно атаковали и полностью разгромили. Герцог Беллунский зашел так далеко, что заявил, что с него хватит, и что, учитывая состояние его войск, он намерен ускорить свой марш, чтобы избежать любых стычек с врагом. Наполеон, не в силах что-либо поправить в столь дезорганизованной армии и опасаясь эффекта, который могло произвести его отступление на Германию, решил бросить свою армию и вытребовать у Франции новую армию и новые ресурсы для продолжения войны. Момент был благоприятным, поскольку благодаря Молодечно, дорога в Вильно была свободна.

5-го декабря, в Сморгони, Наполеон подписал свой знаменитый 29-й бюллетень и уехал в тот же вечер, сопровождаемый Верховный распорядителем Двора, Великим конюшим Франции и личным адъютантом, графом де Лобау, назначив короля Неаполя главнокомандующим всей армии. По поводу его внезапного отъезда звучали разные мнения. Одни называли это дезертирством, другие утешали себя надеждой, что он вернется с новой армией и отомстит за нас. Большинство же солдат, никак на эту новость не отреагировали. В той ситуации, в которой находилась тогда армия, это была катастрофа. Всеобщая вера в гений Императора вселяла уверенность, страх перед ним стимулировал чувство долга. После его отъезда каждый поступал уже как хотел, а король Неаполя только дискредитировал себя своими приказами.

Я же говорил, что поредевшие полки 3-го корпуса шли под охраной Императорской Гвардии. Утром после отъезда Наполеона король Неаполя пожелал присоединить их к арьергарду, но командовавший нами генерал Ледрю, по-прежнему продолжал наш марш.

Дивизия генерала Луазона, состоявшая из 10 000 человек и двух неаполитанских полков прибыла из Вильно, чтобы занять позицию у Ошмян и защищать отступление армии. После двух дней бивуачной жизни и без единого выстрела, мороз сократил их силы почти так же, как и наши. Дезорганизация и климат полностью разрушили всю армию, ее остатки поспешили в Вильно, надеясь найти там убежище.

Подробно описывать каждый день того марша нет потребности —   нас постоянно преследовали одни и те же несчастья. Суровый мороз, который, казалось, старался как можно более усложнить нам переход Березины и Днепра, вновь усилился. Сперва термометр опустился до 15° и 18°, а затем до 20° и 25° мороза по Реомюру.

Жуткий мороз стремился окончательно доконать и без того полумертвых от голода и усталости солдат. Я не берусь рисовать сцены, которые мы видели теперь ежедневно, но пусть читатель представит себе бескрайние равнины, покрытые снегом и бесконечными сосновыми лесами, и на фоне этого меланхолического пейзажа —   бесчисленные колонны растерянных и безоружных солдат, идущих, спотыкаясь на каждом шагу, и падающих рядом с трупами лошадей и своих товарищей. На их лицах отчаяние, запавшие глаза, лица черные от грязи и дыма. Их ноги обмотаны овечьими шкурами и тряпьем —   такова их обувь. Их головы обвернуты тряпками, на плечах —   чепраки, женские юбки, или полуобгоревшие меха. Если кто-то падает, товарищи его снимают с него это рубище и сами облачаются в него. Каждый бивуак утром был похож на поле битвы —   мы просыпались окруженные мертвыми. Один из офицеров русского авангарда, видевший все эти ужасы, которые стремительность нашего бегства мешала нам рассматривать более подробно, оставил нам небольшой очерк, к которому практически нечего добавить.