Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - [84]

Прежде чем покинуть армию, в Сморгони Император простился с теми генералами, которых он смог собрать вокруг себя. Он уехал в 7 часов вечера, сопровождаемый Дюроком, Мутоном и Коленкуром. Мы остались под начальством короля Неаполя, достаточно этим обескураженные, так как это был первый солдат по умению нанести сабельный удар или по бравированию опасностями, но можно смело упрекнуть его, в том, что он был палачом нашей кавалерии. На протяжении всего пути он в постоянной готовности держал свои отряды, но ведь вся наша кавалерия умирала от голода и по вечерам эти несчастные не могли уже воспользоваться лошадьми для добычи фуража. У него самого имелось от 20 до 30 сменных лошадей, и каждое утро выезжал на свежей лошади. Конечно, это был лучший кавалерист Европы, но совершенно непредусмотрительный человек. Мало быть неустрашимым солдатом, надо еще уметь беречь свои ресурсы. И это по его вине (я сам слышал, как он говорил об этом маршалу Даву) у нас погибло 40 000 лошадей. Критиковать командиров недопустимо, но все же Император мог бы сделать лучший выбор. Тем более что среди самых блестящих командиров нашей армии были два отличных солдата, соперники по славе — маршал Ней и принц Богарне — своим хладнокровием и своей отвагой они спасли нас от величайших опасностей.

Король Неаполя двинулся к Вильно, он прибыл туда 8-го декабря, а мы вместе с гвардией — 10-го. Мы пришли к городским воротам вечером, но они оказались забаррикадированными огромными бревнами, и нам потребовалось много сил, чтобы войти в город. Я вместе со своим товарищем поселился в хорошо натопленном колледже. Когда я явился к генералу за приказаниями, он сказал: «Будьте готовы к тому, чтобы в четыре часа утра уйти из города. Враг занял высоты и днем нас ждет бомбардировка. Не теряйте же времени». Вернувшись к себе, я приготовился к отбытию. Я разбудил своего товарища, но тот не стал слушать меня. Он отогревался и теперь предпочитал скорее остаться во власти неприятеля, чем двигаться далее. В 3 часа я сказал ему: «Идемте» «Нет, — ответил он, — я остаюсь». «Ну хорошо, если вы не пойдете со мной, я убью вас». — «Что ж, убивайте!» Я выхватил свою саблю и нанес ему несколько сильных ударов, тем самым, заставив следовать за собой. Я любил своего храброго товарища и не хотел, чтобы он попал в руки врага.

Мы были уже готовы выступить, как русские вломились в Витебские ворота, мы едва успели уйти. Русские натворили много зверств в городе. Те несчастные солдаты, которые еще спали в своих домах, все были убиты. Улицы были усеяны телами мертвых французов, но это евреи стали их палачами. К счастью, бесстрашный Ней прекратил панику. Правый и левый фланги русской армии обошли город и увидели нас. Несколько выстрелов из наших орудий остановили их, но поражение было полным. Возле горы у Вильно смятение достигло своего пика. Тут стал весь армейский обоз и обоз Императора. Солдаты расхватывали золотые и серебряные блюда. Все бочки и ящики были взломаны. Сколько награбленного добра было брошено на этом месте! Нет, тысяча раз нет! Никогда еще не было такого зрелища!

Мы шли в Ковно, куда король Неаполя прибыл в полночь 11-го декабря, а уже 13-го в 5 часов утра он покинул его и вместе с гвардией пошел к Гумбиннену. Несмотря на усилия маршала Нея и генерала Жерара, Ковно очень скоро попал в руки русских. Отступать надо было немедленно, и маршал Ней ушел из города в 9 часов вечера, предварительно уничтожив все артиллерийские склады, склады провизии и мосты. В похвалу маршалу Нею я должен сказать, что он, благодаря своей неустрашимости, задержал все-таки неприятеля в Ковно, я сам видел, как он схватил ружье, и с пятью солдатами лицом к лицу стоял перед неприятелем.[81] Да, таким людям отечество может быть признательно. Нам очень повезло, что нами командовал принца Евгений, который приложил немало усилий, чтобы сплотить наши разрозненные остатки.

В Кенигсберге прусские часовые издевались над нашими несчастными безоружными солдатами; все ворота для них оказывались запертыми, и они умирали на мостовой от голода и холода. Я сейчас же со своими двумя товарищами отправился в ратушу. Однако меня не пропускали туда. Я показал свои награды и эполеты, и мне разрешили войти через окно. Мне дали три квартирных ордера, и мы заняли лучшие комнаты. Но хозяева не разговаривали с нами, только смотрели на нас. Они обедали. Увидев это безразличие, я достал 20 франков и сказал: «Если вы будете кормить нас, мы каждый день будем платить вам 20 франков». «Хорошо, — ответил хозяин, — я прикажу затопить вам в этой комнате печь, а также дам соломы и несколько простынь».

Нам сейчас же подали бульон, и мы стали здесь обедать за 30 франков в день, не считая расходов на кофе (по франку с человека). Этот пруссак оказался настолько любезным, что еще кормил наших лошадей. Бедные животные от самого Вильно не ели ни сена, ни овса, и как, должно быть, счастливы были они теперь, когда им дали сена! Да и мы были счастливы, что спим на соломе в теплой комнате!

Я немедленно послал за сапожником и доктором, чтобы тот осмотрел мою отмороженную левую ногу. Мне необходимо было посоветоваться с врачом по поводу того, как должен быть сшит сапог. Было решено, что один из них сначала будет разрезан, а потом в нем будет сделана подкладка из кроличьего меха, в котором очень плотно будет покоиться моя нога. «Сшейте сапог за ночь, — сказал я, — я заплачу вам 20 франков». «Завтра в восемь он будет готов». До утра я оставался в сапогах. На следующий день явились доктор и сапожник — последний разрезал мой сапог, и появилась моя нога, похожая на новорожденного младенца, — ни ногтей, ни кожи, но в отличном состоянии. «У вас все хорошо», — сказал доктор. Он позвал хозяина и его жену. «Идите, — сказал он, — и посмотрите на цыплячью лапку. Мне нужна ткань, чтобы обернуть её». Они охотно дали мне прекрасное белое полотно. На мою ногу надели сапог и плотно обвязали его. Я спросил, сколько я ему должен. «Мне заплачено, — ответил он. — Эта услуга бесплатная». «Но…» — «Никаких „но“, к вашим услугам».