Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - [51]

Рано утром, 8-го февраля, русские приветствовали нас залпами своих пушек. Мы вскочили на ноги. Император оседлал лошадь и повел нас, нашу артиллерию и всю конную гвардию к озеру. Жестокий удар русских настиг нас прямо на его льду. С берега нас обстреливали 22 доставленные из Кенигсберга осадные пушки. Снаряды пролетали над домами и наносили нам большой ущерб. Нет ничего более мучительного, чем безропотно ждать своей смерти, не имея никакой возможности защитить себя. Наш квартирмейстер совершил настоящий подвиг. Пушечное ядро оторвало ему ногу. Он сам срезал остатки болтавшейся плоти, и со словами: «У меня в Курбевуа три пары сапог, теперь мне их надолго хватит», как на костыли, оперся на два ружья и без всякой посторонней помощи отправился в полевой госпиталь.

Изрядно потрепанных, Император вывел нас на холм, наше левое крыло находилось возле церкви. Он стоял недалеко от нее и наблюдал за врагом. Довольно безрассудно, но он находился совсем недалеко от кладбища, где шла страшная резня. Это кладбище оказалось местом упокоения множества и французов, и русских. Здесь мы одержали победу. Но справа, и чуть впереди, 14-й линейный оказался разбит на части, русские прорвали его каре, и эта бойня была ужасной. 43-й линейный потерял половину своих людей.

Наш тамбурмажор мсье Сено во главе своих барабанщиков стоял позади нас. Кто-то пришел сообщить ему, что его сын погиб. Ему было около шестнадцати лет, и он действительно был зачислен в другой полк, но в качестве особой милости и из уважения к его отцу, ему было разрешено служить в качестве волонтера гвардейских гренадеров. «Тем хуже для него, — воскликнул мсье Сено. — Я говорил ему, что он еще слишком молод, чтобы идти со мной». И он твердо и непреклонно продолжал выполнять свой долг. К счастью, эта новость оказалась неправдой — шеренга, в которой шел этот юноша, была полностью сметена пушечным ядром, но сам нисколько не пострадал. Впоследствии он стал капитаном гвардии.

Пуля перебила древко нашего орла, которого нес наш сержант-майор, она прошла между его ног и пробила две дыры в его шинели. К счастью, он не был ранен. Мы кричали: «Вперед! Vive l’Empereur!» Поскольку положение было критичным, он решил отправить вперед 2-й гренадерский полк и егерей генерала Дорсенна. Кирасиры прорвали каре и устроили жуткую бойню. Наши гренадеры обрушили на русскую гвардию свои штыки, не выпустив ни одной пули, и в то же время Император атаковал их двумя эскадронами конных гренадеров и двумя егерскими. Они так стремительно продвигались вперед, что прорвали их шеренги, после чего обошли кругом всю русскую армию. Они вернулись покрытые кровью, потеряв несколько своих человек, которых сбили с лошадей и взяли в плен. Их отправили в кенигсбергскую тюрьму, а утром Император отправил им пятьдесят наполеондоров.

После такого натиска русские поостыли и более не пытались продолжать бой. И это было хорошо, потому что наши войска были полностью измотаны, и наши ряды заметно поредели. Но без поддержки гвардии наша пехота была бы побеждена. Битвы мы не проиграли, но и полной победы тоже не одержали.

Вечером Император отвел нас назад на те позиции, которые мы занимали накануне, он был в полном восторге от своей гвардии, и сказал генералу: «Дорсенн, вы совершенно не шутили с моими „ворчунами“, я очень доволен вами». Из-за голода и холода мы провели ужасную ночь. Все поле битвы было покрыто телами мертвых и раненых, их крики сливались в один громкий вой. Просто слов не хватает, чтобы описать тот страшный день. Следующий день был посвящен рытью траншей для мертвых и вывозу раненых в полевые госпитали. Около полудня, в сопровождении гренадеров, варшавские евреи привезли несколько бочек коньяка. Согласно приказу его выдавали всем по очереди: сперва бочку ставили вертикально, а потом выбивали ее верхнюю часть. Два гренадера держали сумку для денег — к бочке подходили по четверо и каждый бросал в эту сумку шесть франков. Затем в бочку опускали установленного объема сосуд — второй попытки зачерпнуть не разрешалось. Потом подходили следующие четверо, и так далее. Четыре бочки спасли армию, а евреи хорошо заработали. Потом рота гренадеров отвела их обратно в Варшаву, евреи платили им по три франка в день каждому.

Наступило перемирие. Продолжать войну было невозможно — армия понесла слишком много потерь. Император приказал нам возвращаться в наши лагеря, но перед уходом мы на санях отправили в тыл всех наших больных и раненых, а также военнопленных и захваченные у врага пушки.

17-го февраля мы отправились в Торн и Мариенбург, где разместились в очень хороших лагерях. Очень вовремя, поскольку мы целый месяц не меняли одежды.

Мы пришли в большой и совершенно пустой городок Остероде. Это довольно бедное место, но нам все же удалось найти немного картофеля. Император сначала поселился в амбаре, но потом нашел более удобное жилье, он всегда был с нами и частенько питался тем, чем его угощали его солдаты. Ведь без солдат бедные офицеры умерли бы от голода. Все ценное местные жители спрятали под землей в лесах и в своих домах. Но после долгих поисков мы все-таки обнаружили их тайники. С помощью наших ружейных шомполов мы нашли самые разные продукты: рис, свинину, пшеницу, муку и ветчину. Об этом было доложено нашим офицерам, и они сами выкопали все эти продукты и отправили их на склад. Наш дорогой Император делал все возможное, чтобы обеспечить нас едой, но когда ему это не удавалось, мы часто оставались без своих пайков. И тогда нам приходилось в такую ужасную погоду заниматься поисками пищи. «Давайте пойдем завтра, — предложил я однажды. — Пусть человек десять, и хорошо вооруженных, осмотрят этот огромный сосновый лес, где по слухам водятся лани и олени. Снег поможет нам в этой охоте. Мы начнем на рассвете и ничего никому об этом не скажем, наш сержант все устроит». «Мы согласны, — ответили мои товарищи. — Наш маленький храбрец хочет полакомиться олениной? Ну, так, ведите нас».