Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - [50]

1-го января 1807 года жители Варшавы встретили нас с распростертыми объятиями. Никто не мог бы сделать для нас больше, и Император позволил нам немного отдохнуть в этом прекрасном городе. Тем не менее, эта короткая двухнедельная кампания на десять лет состарила каждого из нас.

Побыв некоторое время в Варшаве, мы двинулись дальше и прошли через несколько убогих деревень. Их жители унесли с собой все свои запасы и увели свой скот в лес, подальше от своих жилищ. Словно голодные волки, которых отсутствие пищи заставило выйти из леса, двенадцать наших хорошо вооруженных людей, увязая в глубоком снегу, решили осмотреть находившийся в лье от деревни лес. На опушке мы заметили человеческие следы, мы последовали за ними и пришли в крестьянский лагерь — он находился по ту сторону холма. Там мы увидели привязанный к деревьям скот, а на кострах стояли горшки. Крестьяне очень испугались и не осмелились стрелять в нас. У них были лошади, коровы и овцы. Мы всех их отвязали, а заодно взяли немного муки и очень небольшое количество хлеба. Мы привели в нашу деревню 208 голов и сразу же поделили: половину нам, а другую крестьянам. Мы отдали им всех своих лошадей, кроме четырех, на которых мы продолжали объезжать деревни, а кроме того, мы оставили при себе четырех крестьян — они были нашими проводниками. Вот на таких условиях мы поделили все это добро, после чего, взяв свою часть, эти несчастные удалились. Мы сразу же испекли хлеб, но мы так давно его не ели, что, как только он был извлечен из печи, некоторые мои товарищи накинулись на него и съели вполне достаточно, чтобы умереть. Так и вышло — двое скончались, мы не смогли их спасти. Под одной из комнат нашего дома, в подвале, на глубине 6 пье мы обнаружили запас картошки — она спасла наши жизни.

Нам совершенно не за что было благодарить поляков — они все убежали. Они бросили свои деревни, солдат бы умирал у их дверей, а они не оказали бы ему никакой помощи. А вот немцы никогда не покидали своих домов — они просто живое воплощение гуманности. Я видел почтальона, застреленного французом в его собственном доме, но, тем не менее, в нем был размещен госпиталь. Хозяин лежал мертвым на кровати, а его жена и дочь искали какую-нибудь льняную ткань, чтобы перевязать раны наших солдат. Они говорили: «Такова воля Божья». Воистину, божественный характер у этих людей!

В первые дни января мы получили приказ быть готовыми выступить. Русские пошли на Варшаву. Какая радостная новость для голодных! Теперь мы будем сыты. Генерал Дорсенн получил приказ свернуть лагерь и 30-го января начать движение. Чтобы опередить нас, Император тоже выступил в тот же день. 2-го февраля нам удалось догнать его, но он тотчас продолжил свой путь. Мы вышли 3-го и последовали за ним. Нам сообщили, что мы идем на Эйлау, и что русские ушли в Кенигсберг, чтобы там сесть на корабли, но они ждали нас у Эйлау, который очень дорого нам обошелся. Мы шли по лесам и холмам, дыша им в спины. Они пошли по ведущей в Эйлау дороге и заняли холмы справа от нее — они сражались отчаянно. Тем не менее, и эту позицию они потеряли. Принц Мюрат и маршал Ней преследовали их и на улицах Эйлау. Город был крепко взят нашими войсками, и все их старания отбить его оказались напрасными.

7-го февраля Император приказал нам расположиться лагерем на вершине холма возле Эйлау. Этот холм формой своей походил на сахарную голову, и склоны его были очень круты. За день-два до нас, здесь находились наши войска, потому что здесь и там на снегу лежали тела мертвых русских. И несколько умирающих, которые знаками просили нас прикончить их. Перед тем, как поставить палатки, мы убрали снег. Трупы мы оттащили к противоположной стороне холма, а раненых отвезли в стоявший у его подножья дом. К сожалению, к тому моменту наступила ночь, и некоторые из солдат так промерзли, что им пришло в голову разобрать этот дом, чтобы иметь дрова для костра. Жертвой их решения стали эти несчастные раненые. Они погибли под его обломками.

Император приказал нам развести его костер в самом нашем центре и попросил, чтобы каждый бивуак дал ему кусок дерева для костра и одну картофелину. Мы принесли ему картошки, немного дров и несколько охапок соломы. В качестве дров мы использовали жерди, из которых сколачивают летние загоны для скота. Он сидел среди своих «старых ворчунов» на охапке соломы и с тростью в руке. А потом он высыпал свой картофель на землю и поделился им со своими адъютантами.

Из нашего бивуака я отчетливо видел Императора, и он мог видеть, кто чем занимается. При свете сосновых лучин я побрил самых заросших своих товарищей. Роль кресла играла мертвая лошадь, которая так долго пролежала на холоде, что стала твердой как камень. Я доставал из своего ранца полотенце и обворачивал его вокруг шеи моего товарища, также у меня имелось и мыло, которое я смешивал с растопленным в котелке снегом. Я намазывал им его лицо, а потом брил. Сидевший на куче соломы и наблюдавший за этим странным зрелищем Император искренне веселился. В тот вечер я побрил, по крайней мере, два десятка человек.