Воспоминания русского дипломата - [112]

Впервые практически вопрос о проливах стал еще во время Балканской войны, когда мы боялись, что болгары займут Константинополь. Мы не были тогда готовы к войне, понимали, что вопрос этот не может быть решен один на один с турками, но приведет в движение все великие державы. Поэтому в то время нельзя было думать об окончательном разрешении вопроса. Тем не менее, на случай, если бы болгары вошли в Константинополь и нам пришлось бы послать туда десант, приходилось подготавливать различные комбинации. Мной составлена была 30 октября 1912 года записка, которая в качестве минимального удовлетворения для нас предусматривала утверждение наше на Верхнем Босфоре. Такое решение было бы конечно половинчатым и неудовлетворительным. Оно разрешало бы вопрос обороны Черного моря, но не открывало бы нам доступа к свободному морю. Вот почему я лично в то время надеялся, что болгары не войдут в Константинополь и что решение вопроса будет отложено до более благоприятных для нас обстоятельств.

Записка моя и самый вопрос были предметом суждения в совещании министров, но там предложенное мной решение не встретило тогда сочувствия. Военные и моряки утверждали, что занятие Верхнего Босфора значило бы на военном языке «быть на карнизе», что оно не могло бы быть прочным, что для нашего утверждения требовалось бы занятие значительной территории, для того чтобы развернуть на ней достаточно силы. А такое занятие, включающее всю зону Константинополя, потребовало бы громадных затрат и содержания значительного количества войск. Начальником Морского Генерального штаба был в то время князь Ливен. Это был благороднейший человек, весьма симпатичный, по-видимому – хороший моряк, но не государственный человек. Он пустил в обращение проект «нейтрализации проливов», со срытием на них всех укреплений. Разумеется, такая нейтрализация имела бы силу только в мирное время, а в военное она стоила бы только бумаги, на которой была бы написана. Тщетно я убеждал его в этом, когда пришлось однажды коснуться этой темы. Когда я спрашивал его, на какую же санкцию он рассчитывает того международного соглашения, которое установило бы нейтрализацию проливов, и как обеспечить себе от завладения невооруженными проливами неприятельской державой, в случае если бы она начала с этого войну о нами, Ливен отвечал: «Это уж дело вас, дипломатов, найти гарантии и санкции».

Идея нейтрализации проливов и установления особого международного режима, охраняющего этот порядок, не чужда была и самому Сазонову. Она нравилась и Государю. Последний, во время Балканского кризиса как-то говорил Сазонову, что прежде он сам увлекался мечтой о завладении Константинополем, но что мечта эта поблекла, когда он прочел имеющуюся в его библиотеке переписку императора Николая Павловича с Паскевичем. Государь считал Николая Павловича самым национальным из всех своих предшественников. Между тем, император Николай I в своей переписке высказывал, по-видимому, мысль о том, что завладение Россией Константинополем было бы для нее крайне вредно.

Так думал Государь; что касается Сазонова, то он считал, что завладение Константинополем поставило бы перед нами задачи, с которыми мы не в силах справиться, в области культурной, политической и церковной. Он с видимым нетерпением относился к моим доводам, когда я касался этого вопроса.

Когда мне пришло время уезжать из Петрограда, я просил разрешения Сазонова изложить мои взгляды по этому вопросу и не сердиться, пока я буду говорить. Разговор происходил в присутствии барона Шиллинга. Я развивал ему мысль о необходимости для нас завладения всей зоной проливов по линии Мидия – Энос. К удивлению Шиллинга и моему, Сазонов с первых же слов согласился с этой постановкой вопроса. Он по-прежнему лично скептически относился к нашим способностям водворять порядок в новых землях и опасался международных трудностей этого вопроса, однако он не мог не считаться с властным давлением общественного мнения.

Сазонов мало того, что согласился сам, но успел убедить Государя в необходимости подвергнуть вопрос о Константинополе и проливах новой переоценке. В этом я скоро убедился.

Перед моим отъездом в Сербию я был принят Государем. В продолжительной аудиенции я доложил, как понимаю свою задачу в Сербии:

– Наши приобретения в Галиции и Буковине представляются мне скорее обузой, чем реальной выгодой. Весь положительный смысл войны для нас определяется завладением проливами, причем нам необходима вся зона, сухопутная и морская, обеспечивающая нам владение, т[о] е[сть] линия Мидия-Энос, отдававшая нам Константинополь и острова Имброс, Тенедос и лемнос, защищавшие Дарданеллы с подхода в Мраморное море.

Государь прерывал меня выражениями своего одобрения.

– Если это так, продолжал я, то для нас необходимо заручиться содействием Болгарии, ибо без нее я не вижу, как нам удастся овладеть Константинополем.

Эти последние мои слова видимо не встретили сочувствия Государя.

– У Вас репутация болгарофила, – заметил мне Государь.

Я возразил на это, что на том месте, которое я занимал, можно прослыть филом или фобом, но что лично я считал своей обязанностью исключительно стоять на точке зрения русских государственных интересов. Видимо желая смягчить значение своих слов, Государь стал припоминать, когда, по его мнению, болгарские симпатии к нам охладели. Это было, когда мы отказали им в просьбе послать наши суда на помощь, чтобы бомбардировать с тыла Чаталджу. Я заметил, что на славянские симпатии вообще трудно полагаться, и что отношения наших клиентов на Балканах напоминают отношения крестьянского мальчика к помещику, который, его окрестил. В понятиях крестьянина, помещик должен за это помогать ему до гробовой доски, а сам он ничего не обязан делать для крестного.