Воспоминания русского дипломата - [111]

В России в старину в помещичьих имениях были два типа немцев-управляющих: одни глубоко презирали народ, с которым имели дело, смотрели на него, как на такую же рабочую силу, как скотина. Другие были культуртрегерами в подлинном смысле этого слова, они вносили свет в темную деревню, и в их округе все хозяйство крестьян проникалось новыми приемами. Фердинанд и Карл представляли оба типа таких немцев-управляющих на Балканах. Первый завидовал второму, а второй несомненно презирал первого. Фердинанд глубоко презирал болгарский народ, не раз сравнивал его со скотом, не стесняясь перед иностранцами. Король Карл был в Румынии прежде всего разумным управляющим и помещиком. Он завел образцовый порядок в своих именьях, получал с них большие доходы и с любовью говорил обо всем, что относилось к сельскому хозяйству. В земледельческой Румынии, где привыкли к абсентеизму крупных собственников, его пример не мог не быть поучительным.

Крайнюю мудрость он проявил в отношении к политическим партиям в Румынии. Страна была полукультурная, настоящих навыков к политической свободе не существовало, не было также и людей, которые своим нравственным и умственным авторитетом могли бы потягаться с королем. Между тем последний умел править и проводить свою волю так, что при этом совершенно не получалось впечатления личного произвола. Он вовремя умел призывать к власти известную партию и вовремя заменял ее другою. Министры уходили в отставку не вследствие голосования палат, но когда король находил это нужным. Несмотря на это, уважение к нему было так велико, что эти смены никогда не вызывали неудовольствия со стороны уходивших министров. Король Карл никогда не забывал, что он – немец и Гогенцоллерн; он был совершенно убежден в превосходстве того народа, из которого происходил, и мог искренне думать, что благо Румынии побуждает ее к сближению с обоими германскими государствами. Ему раз пришлось поступить против этого своего убеждения, когда во время Балканского кризиса он вопреки настояниями Австрии подписал приказ о мобилизации армии. Он это сделал со слезами на глазах, подчиняясь единодушному давлению общественного мнения.

Король Карл был давно болен. Его крепкий организм был надломлен недугом и волнениями, которые были ему уже не под силу. Он вовремя сошел со сцены, но Румыния без него не могла найти опытного вождя и продолжала оставаться на перепутье.

Глава IV

Турция открыла враждебные действия 16 октября, после чего наше посольство покинуло Константинополь. В октябре началось второе вторжение австрийцев в Сербию, откуда приходили тревожные известия. Под влиянием их было решено, что мне надо поехать к моему посту посланника в Сербии. Советник посольства в Константинополе Гулькевич был назначен начальником отдела Ближнего Востока, которым я в то время управлял.

С самого начала войны с Германией, когда Турция еще не выступала, у всех на уме было, что главной положительной целью нашей в войне должно быть завладение проливами. Поведение самой Турции несомненно в значительной степени обусловливалось сознанием, что вопрос о проливах неминуемо будет выдвинут Россией и что она попытается разрешить его в свою пользу. Это отражалось даже в разговорах со мной осторожного Фетхи-бея, о которых я уже упоминал. Когда Турция произвела свое разбойничье нападение в Черном море, большинство широкой публики у нас обрадовалось этому, понимая, что теперь вопрос фактически будет поставлен. Мне приходилось слышать это от всех, с кем я виделся, – политическими деятелями, простыми обывателями. Я был очень удивлен, когда при Дворе императрицы Марии Феодоровны мне пришлось услышать об этом самые горячие речи. Словом, можно почти сказать, что от хижины до дворца всех волновал вопрос о будущности Константинополя и проливов.

В октябре месяце мне пришлось как-то обедать у князя Алексея Дмитриевича Оболенского вместе с графом Витте. Последний ожесточенно осуждал тех, кто довели Россию до войны, находил ее бессмысленною, говорил, что ради Сербии не пожертвовал бы даже любимой собачонкой. Он резко критиковал воззвание великого князя к полякам, высказывал убеждение, что данные в нем обещания никогда не будут осуществляться. Витте осуждал его и в качестве «консерватора», ибо по его словам в полчаса изменялась политика, которую проводили ряд монархов, что претило его чувству. При этом он конечно забывал, что в свое время не усомнился подать на подпись Государю Манифест 17 октября 1905 года, и не задавался вопросом, как отнеслись бы к этому акту тени государей Николая I и Александра III. Но с Витте невозможно было спорить. Он никогда не выслушивал собеседников и, когда ему представляли доводы, на которые трудно было ответить, он просто обходил их молчанием.

Говоря о бессмысленности войны, Витте, между прочим, сказал: «Вот если бы мы воевали, чтобы получить проливы, тогда – другое дело, я ничего не мог бы возразить; но этого нам никогда не дадут наши друзья англичане, которые будут воевать “до последней капли русской крови”». Витте намекал на словечко, незадолго до того пущенное в оборот бароном Розеном, также обедавшим в тот вечер у Оболенских, Меня не нужно было убеждать в значении для нас вопроса о проливах. Долгие годы я думал о нем. Он был центральной мечтой всей моей службы и деятельности на поприще внешней политики.