Воспоминания русского дипломата - [110]

На место Радко-Дмитриева посланником был вскоре назначен Маджаров из Лондона. Это был очень порядочный человек. Он не раз телеграфировал своему правительству, что пора бросить двоедушную политику и открыто выступить на сторону России. Между тем, софийский кабинет весьма своеобразно понимал «доброжелательный» нейтралитет и соблюдал таковой скорее по отношению к Турции, открывая ей свободный транзит для всего, что Германия везла в Константинополь.

Война с Турцией, казалось, должна была бы послужить новым толчком, чтобы сдвинуть Болгарию в нашу пользу, ибо ей представлялась возможность отвоевать себе Фракию и, воюя с турками, завоевать себе права на Македонию. Болгарскому правительству представлялся случай завоевать наше доверие к себе, но в Софии не было заметно перемен.

Одновременно с Болгарией, было важно определить позицию Румынии. Война захватила ее врасплох в этом отношении. С Россией у нее?? только еще начинались новые дружественные отношения, а с Австрией и Германией еще далеко не порваны были связи, укреплявшиеся со времени Берлинского конгресса. Старый король Карл был убежденный немец и Гогенцоллерн{104}. Лично он был скорее за открытое выступление Румынии в союзе с Германией и Австрией. Когда собрался Совет министров под его председательством, для обсуждения этого вопроса, стало известно, что Италия объявила нейтралитет. Это и повлияло на решение Румынии поступить так же. С тех пор между Италией и Румынией стало намечаться сближение и стремление согласовать свой образ действий во время войны.

Вскоре в Румынии обозначилось сильное движение общественного мнения в пользу России и ее союзников, Франция и ее культура были всегда популярны в Румынии, вся интеллигенция ее воспиталась на французских образцах, а аристократия, которая была очень сильна благодаря обширным земельным владениям, была пропитана преклонением перед Францией. Такое отношение к Франции было сильной задержкой против возможности выступления Румынии на стороне Германии. Блестящие успехи наших войск в Буковине и Галиции пробудили другое стремление к присоединению четырех миллионов румын в Трансильвании. Этому нельзя было противопоставить указания на Бессарабию, где румын было меньше миллиона. Правда, румыны не прочь были бы получить и то и другое, но сами они никогда не смели открыто высказать нам подобное предположение. Взятие Львова довело возбуждение до крайних пределов.

Король и его правительство, по-видимому, испугались, что общественное мнение заставит их перейти на сторону решительных действий. Братиано начал переговоры о заключении благожелательного нейтралитета и признании за Румынией прав на земли, населенные румынами в Австро-Венгрии, причем Румыния оговаривала за собой также право самой выбрать минуту для занятия этих земель.

Французский посланник в Бухаресте Блондель, девять лет проживший в Румынии и считавшийся знатоком Румынии, весьма не сочувственно относился к этим переговорам. По его мнению, следовало воспользоваться психологическим моментом, чтобы принудить Румынию к выступлению. Заключая соглашение о нейтралитете, мы ослабляли положение сторонников немедленного выступления, ибо Братиано мог сказать им: «Зачем Вы торопитесь, ведь Россия признала за нами право выступить, когда мы сами захотим». Наш посланник в Бухаресте Поклевский-Козелл держался иного мнения. Он отстаивал соглашение о нейтралитете, дабы увериться, что Румыния не может переменить позицию. В то время был еще жив старый король, влияние его на дела было преобладающим, и ввиду его германофильства, соображение это могло казаться не лишенным основания[178]. Сазонов стал на точку зрения Поклевского.

Я лично не особенно сочувствовал этому соглашению и настаивал на том, чтобы по крайней мере было точно определено, в чем заключаются обязанности Румынии, налагавшиеся на нее понятием благожелательного нейтралитета. Для нас важно было, например, заручиться, что Румыния не будет поставлять нашим врагам хлеба и бензина, в коем они весьма нуждались, после того как мы захватили в Галиции богатые нефтеносные источники. Румыны не пошли на определение своих обязанностей. Они обиделись на этот недостаток доверия к ним и в то же время сказали, что не могут брать на себя безусловного обязательства не вывозить ничего во вражеские страны, ибо это возбудило бы против них опасное подозрение. Сазонов дал себя уверить и подписал соглашение. Предсказания Блонделя во многом сбылись, ибо агитация сторонников выступления хотя и продолжалась, однако не особенно тревожила Братиано.

Смерть старого короля оживила надежды сторонников румынского выступления. Известие о его кончине пришло в Петроград одновременно с известием о взятии Антверпена немцами[179]. В лице короля немцы несомненно утрачивали свою цитадель на Балканах.

О короле Карле у меня осталось личное воспоминание. В 1908 году, частным человеком, я объезжал Балканы. Побывал я и в Бухаресте и был принят королем Карлом в аудиенции, которая длилась около двух часов. Перед тем я перевидал почти всех монархов, и выдающихся деятелей. Ни один из них не оставил мне впечатления столь же выдающегося, умного человека, каким был король Карл. Так же, как и Фердинанд Болгарский, он держал страну в своих руках, но он пользовался своей властью не как простым орудием личного честолюбия, а для разумного блага своего народа.