Воспоминания петербургского старожила. Том 2 - [43]

.

Пока я запирал свою дверь, вышедши с Ольхиным в коридор, он успел мне рассказать до прихода в нумер Песоцкого, т. е. пройдя саженей пять, что вчерашнего числа между этими двумя друзьями у него в магазине при нескольких покупателях начался спор, кончившийся сильной потасовкой.

– Я сегодня рано утром и вчера почти всю ночь, – говорил Ольхин, – был у Фаддея: он серьезно нездоров, лежит без движения, но за тем язык у него работает необыкновенно сильно. Мы с ним поладили насчет «Эконома»: он будет до конца жизни Песоцкого или до последнего издыхания самого журнала получать порядочную субсидию, однако с обязательством с его стороны не только не ругать, но постоянно превозносить это издание в «Пчеле». Настолько он еще владеет руками, чтоб сегодня или завтра нормально подписать это условие.

Когда мы вошли в обширный, довольно роскошно и шикарно, но изрядно безвкусно меблированный нумер Песоцкого, он в своем светло-лиловом с малиновыми отворотами и брандебурами халате-кунтуше, окруженный пышными подушками, возлежал на широкой кушетке и, поздоровавшись со мною, обращаясь ко мне, воскликнул:

– Ву саве, Булгарин кель кошон?..[313]

Вместе с Ольхиным мы старались его успокоить и привести в более нормальное состояние, причем Ольхин нашел необходимым снова припомнить знаменитый афоризм англичан и американцев «The time is money», разумеется, по-русски, и тогда тотчас начался деловой разговор, результатом которого было взаимное, как с моей, так с их обоих сторон, обязательство, тотчас же тут же написанное в проекте, взятом Ольхиным в карман для дачи ему более легального вида, какой оно и получило в одной из маклерских контор, доставившей нам очень любезно за чувствительное вознаграждение копии вместе с протокольною книгою, помнится, кажется, на следующий же день.

– Единственная моя к вам просьба, Вл[адимир] П[етро]вич, – говорил, как всегда захлебываясь и поправляя свои золотые очки, Песоцкий, – это то, чтобы переводчиком с немецкого языка у нас остался непременно почтеннейший Рафаил Михайлович Зотов, давно и хорошо знакомый мне по театральной дирекции. Я дал ему слово, что он будет у нас бессменным переводчиком до тех пор, пока будет существовать наш «Эконом»[314].

К счастью, автор бесчисленного множества при жизни автора еще скончавшихся романов, посмертный роман которого «Последний потомок Чингис-хана» печатался еще недавно перед кончиною «Иллюстрированной газеты», издаваемой его сыном Владимиром Рафаиловичем[315], был при своей усидчивости и своем примерном трудолюбии действительно драгоценным для всякого журнала сотрудником по части переводов с немецкого и французского языков, которые, правду сказать, он знал в совершенстве. А впрочем, ведь милейший мой издатель Иван Петрович Песоцкий мог бы точно так же связать себя таким же честным словом вечного сотрудничества в его журнальце относительно человека совершенно противуположных Зотову свойств, самого бездарного, ленивого и нестарательного. Можете себе представить приятность редакционных занятий при сношениях с такого рода издателями-бонанфанами и анфан-терриблями[316]!..

Но как бы то ни было, мне как-то удалось, при некоторых условиях, владея, впрочем, самыми ничтожными материальными средствами, предоставленными мне как закулисному редактору сиамскими близнецами издательства, господами Песоцким и Ольхиным, повести этот хозяйственно-домоводственный журналец, отличавшийся своевременностью выхода тетрадей и прочим исполнением всех своих обещаний, по стезе чисто практического, а не эфемерного дела, столь нелюбимого деловыми подписчиками из многочисленного в те времена класса русских хозяев, искавших в хозяйственных книгах и статьях не фраз и не глубокомысленных диссертаций, а полезных указаний, примеров и сообщений фактов, удобоприложимых к делу и отличающихся простотою и ясностью. Четырехлетняя моя служба, проведенная на искусственных полях и в превосходных мастерских и фермерских заведениях Удельного земледельческого училища, открыла-таки мне глаза на все то, что мало-мальски пахло шарлатанством, развитым там в таких колоссальных размерах, легко выносимых громадностью капиталов удельного ведомства, но немыслимых в частном хозяйстве, самом даже богатом. Задавшись мыслью, что для дельного, чисто практического хозяйствования фокус-покусы Удельного земледельческого училища положительно вредны, между тем как, однако, фундаменты или основы всех этих хозяйственных фокус-покусов могут и даже должны быть приложимы к серьезному делу русского улучшенного хозяйствования, я не увлекся мишурою, стараясь отыскивать, так сказать, чистый металл; словом, я убедился, что правильное, вполне рациональное ведение хозяйства диаметрально противуположно всякому потешному и декорационному хозяйству. Вследствие этого в «Экономе» тотчас явились ряды практических, прямо с дела взятых статей, и толковые русские хозяева протянули этому хозяйственному изданию руку приязни и с тем вместе, не заботясь ни о каком гонорарии, каким поистине скудная средствами редакция и располагать не имела возможности, стали присылать статьи самого практического характера. Таким образом, кроме лиц, познакомившихся со мною чрез корреспонденцию, когда я с 1840 года составлял явившийся в свет в 1843 году мой «Опыт терминологического словаря сельского хозяйства и промышленности» (сначала сильно расхваленный раз пять г-м Краевским и потом на тех же страницах возмутительно обруганный), к ним примкнуло много новых деятелей, усердно помогавших мне, и теперь, пролистывая «Эконом», издававшийся во время моей закулисной редакции, не могу не вспомнить с чувством уважения и признательности имена барона Венцеслава фон Котца, Эрнста Федоровича Рудольфа (очень прославившегося впоследствии), Н. И. Абашева