Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [189]
– Да как же мне называть его? – воскликнула прелестная девочка, делая вид, что она хочет будировать[1288]. – Вчера графиня два раза назвала его Монго, ну, он Монго и есть. В фамилии этой не более странности, как в вашей татарской, как в моей полупольской, как в тысяче других.
– Согласен, – объяснял я, – но Монго – имя какого-то героя романа[1289] и носится этим господином между товарищами и в родственной интимности, а вовсе не на самом деле. Это не что иное, как псевдоним, nom de guerre[1290]. Настоящая его фамилия Столыпин с прибавкою Монго в отличие от других его однофамильцев, и то только в интимном разговоре, повторяю.
– А я еще прибавлю, – дразнила меня шалунья, – le joli, le très joli[1291] Монго Stolypine. Итак, ежели этот уж точно что прелестный из прелестных офицеров всей гвардии будет ангажировать меня, знайте, cousin, я не танцую ни с вами, ни с кем; ежели же, напротив того, ангажировать меня будет не он, а его товарищ и приятель, коротенький, смешной гусарчик, почти с горбом, такой сутуловатый, которого, сказывали мне, товарищи называют Mayeux или даже Маешка, какой-то monsieur Лермонтов с черными пренеприятными и довольно дерзкими глазищами, то я танцую с вами, adorable cousin[1292]. Но все-таки с этим высоким и стройным, как пальма, Mongo Stolypine я непременно уж хоть одну кадриль протанцую. Чудо, какой он хорошенький!..
– Ну, а ежели вас ангажирует, – спрашивал я, – тот конногвардейский корнет, Синицын, которого я вам представил третьего дня на вечере у Бутримовых[1293], мне с вами также не танцовать?
– Напротив, напротив, – быстро проговорила она, – в таком случае мы с вами танцуем непременно.
– Бедный конногвардеец, – сказал я, – а он говорил мне еще вчера, что непременно ангажирует вас на завтрашнем балу.
– Он останется при своем ангажементе, – заметила кокеточка, – он не мой герой со своим видом тех розовых восковых купидонов, которых так много бывает на вербном гулянье, или какого-нибудь банкетного упитанного тельца, да и с разговором-то также поистине телячьим.
– За что это вы его так невзлюбили, chère cousine? – спрашивал я. – Он очень добрый малый, весьма услужливый, и его любят везде, где только он бывает, бывает же он почти во всем городе, кроме, однако, тех домов высшей аристократии, где блистает ваш Монго и подобные ему франты высшего круга. И вот в этот-то избранный мишурный круг мой добрый Синицын вовсе не старается проникнуть, что, по моему мнению, говорит в его пользу: он настолько честен и самолюбив, что со своим средним состоянием и не сознавая в себе других качеств, обусловливаемых блестящим бомондом, не хочет быть там чем-то вроде пятой спицы в колеснице.
– А кто знает, – подхватила кузина, – может быть, он увлекается ролью первого в деревне, какую он со своим длиннейшим белым султаном, составляющим, кажется, возлюбленный предмет его заботы и попечений, разыгрывает очень успешно у Бутримовых, Симанских, Ефремовых и tutti quanti[1294], тогда как он был бы последним из последних на раутах графини Фикельмон или на балах графинь Заводовской и Воронцовой-Дашковой. Это, впрочем, у него, конечно, не совсем телячья идея, и поэтому я готова за эту идею примириться с этою Лукерьею в конногвардейском мундире. Ха! Ха! Ха!
– Что это за собрике, кузина? – спросил я.
– Это тот собрике, – продолжала пояснять кузина, – который великий князь Михаил Павлович подарил вашему любезному Синицыну, когда он в юнкерской школе был уланом. Ха! ха! ха! Какой смешной улан он должен был быть, этот путапуф[1295]!
– Какими же судьбами, кузина, вы узнали об этом? – спросил я с удивленным видом. – Уж не monsieur ли Монго вам это рассказал?
– Именно он, – ответила вострушка, – именно он вчера в ложе графини. Это было так: во время антракта, очень длинного (у этих французов антракты бесконечные, особенно когда уморительному Верне приходится говорить на сцене каламбуры de circonstance[1296], сочиненные им иногда во время самого представления, как рассказывают, в ложе du grand-duc Michel[1297]), этот восковой купидон путапуф Синицын или Горлицын, что ли, со шляпою под левой мышкой, поглаживая, как обыкновенно, свой возлюбленный белый султан правой рукой, щурил свои телячьи глазки на все ложи. Вдруг его правая рука перестала расточать ласки перьям султана и ухватилась за монокль, который он наставил в упор на нашу ложу. Графиня спросила monsieur Монго, кто это, и он сказал в ответ: «Кормилица Лукерья». За этим последовал наш естественный смех, а за смехом объяснения monsieur Mongo, который, однако, прибавил, что не должно повторять громко этот собрике, данный Синицыну великим князем, потому что его высочество почти запретил это в школе; а эти молодые офицеры со своими свеженькими эполетами, кажется, все не могут забыть, что они уже не школьники.
Поболтав еще несколько с кузиной, условившись о том, что именно в таком-то часу я завтра вечером в приемном зале между первою и второю колонною от входной залы буду ожидать появления ее, мы с ней простились.
