Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [182]

– Сашка, взбесишься, ей-ей взбесишься!

Пред окончанием обеда один из официантов поставил на стол огромный серебряный старинный бокал и на вопрос Дмитрия Гавриловича, делавшего вид, что он не знает назначения этого сосуда, отвечал:

– Это, ваше превосходительство, для пойла Александра Петровича.

– Браво! Браво! Для пойла Александра Петровича! – восхищался Бибиков, а в это время в громадный бокал вливались пиво, квас, мед, уксус, прованское масло, огуречный рассол, остатки супа, остатки разных соусов, брызгалась довольно обильно жидкая горчица, сарептская[1247] и французская; сыпались: соль, сахар, перец, имбирь, и все это тщательно взбалтывалось ложкой.

– Что это такое? – спросила гармоническим голосом по-английски молодая англичанка.

– Питье для этого джентльмена, который влюблен в мисс Дженни.

– Это, должно быть, очень скверно, – заметила девочка по-английски же, потому что ни на каком ином языке объясняться не умела.

– Затем и награжден будет этот джентльмен великолепно за то, что выпьет эту гадость, – отозвалась Марья Гавриловна, лукаво смеясь.

Пока говорила англичаночка, Бакунин, в качестве департаментского переводчика, переводил Бибикову фразу за фразой с английского языка на французский.

– Смею надеяться, что награда будет по уговору, ваше превосходительство, – спросил Макаров, стоя с огромным поднесенным ему серебряным бокалом в руке.

– Будет, будет! – в один голос восклицали Дмитрий Гаврилович и Марья Гавриловна.

Я начал понимать, какая награда ожидает циника; я начал уразумевать участие в этой награде бедной английской девочки, причем мне стало представляться, что, ежели бы страстно любимая мною моя сестра была обстоятельствами доведена до необходимости есть чужой хлеб и жить, как говорится, в людях и с нею бы кто-нибудь стал так же поступать. Эта мысль в особенности взволновала меня и привела в отчаяние, так что эти печальные ощущения должны были отразиться на моем лице, невольно принявшем страдальческий вид. Граф Кутузов, по-видимому, разделял мои опасения; но более меня опытный и смелый, он вдруг встал и, мотивируя ужаснейшую внезапную зубную боль, просил позволения удалиться, вышел в прихожую и тотчас уехал из дома своего могучего начальника.

В это время Макаров, весь багровый, глянцевитый, с потом на лице, схватив обеими руками кубок, пил «пойло», закинув голову и открыв из-за галстуха горло, в котором сильно гулькулькало.

Когда он кончил эту консомацию, то вытер рот и быстро на мягких подошвах своих, с выпученными кровавыми глазами и с пенкой у краев губ подошел к стулу, на котором сидела ничего не подозревавшая мисс Дженни; обнял ее с силою, лишив всякого движения. Она, бедненькая, чувствуя горячую, слюнявую морду калмыка около своего атласистого невинного личика, взвизгнула; но он широким ртом своим закрыл ее ротик и, издавая звуки вроде как бы какого-то словно конского ржанья, целовал несчастную…

– Да смейтесь же, Б[урнашев], – шептал мне в отчаянии Бакунин, – все смеются, вы один имеете мрачный вид. Дмитрий Гаврилович глядит на вас уже четвертый раз. Эй, плохо будет!..

С девочкой сделался истерический припадок, а Макаров все не выпускал ее из лап и все мазал личико ее своею образиною, которая сделалась звероподобна. Пять горничных явились немедленно по зову лакея, чтоб вынести не на шутку заболевшую и трепетавшую в конвульсиях мисс Дженни.

– Чтоб этой девчонки, жеманной дуры, не понимающей шуток, – говорил строго Бибиков сестре, – завтра же не было в моем доме! Чужие края нам выплевывают своих нищенок, а эти дряни здесь ломаются и не умеют ценить того, когда вельможи, снисходя до них, шутя с ними, приближают их к себе. Экая дура! В обморок падает!..

Когда все встали из-за стола, я заметил, что Марья Гавриловна с детьми быстро ушла во внутренние комнаты. Но я в то же время не мог не заметить пред собою одного из бибиковских слуг с моею шляпою на серебряном подносе, при словах: «Его превосходительство просит вас уйти». Я, обомлев, взглянул на Бибикова, и глаза мои встретили его злобный взор, которым он готов, казалось, был испепелить меня.

– Отныне впредь, иначе как по случаю, – говорил он мне, – нога ваша не переступит моего порога, потому что вы в ответ на пятилетнюю мою к вам ласку и даже дружбу не соблаговолили принять участия в моей забаве…

– Но, ваше превосходительство, эта забава… – хотел я сказать.

– Разговаривайте с кем хотите на улице, а я вас у себя видеть не хочу. Здорово оставаться. Пойдемте, «господа, не жеманящиеся», играть в пирамиду…

Место старшего помощника столоначальника давало мне 2400 рублей ассигнациями в год содержания, возможность существовать с семьею, и я по этой горькой причине после этого действия Бибикова вынужден был оставаться почти два года еще служить под его начальством[1248].

Прежде чем совершенно окончить рассказ о Д. Г. Бибикове, о котором, впрочем, я говорю только за то время (1828–1834), когда знал его, считаю неизлишним присоединить заключение в роде эпилога. Этот печальный для меня эпилог состоял в том, что ежели после бывшей со мною катастрофы 19 декабря 1833 года я прослужил под начальством Дмитрия Гавриловича около двух лет, то, кроме причины крайности, мною уже упомянутой, было еще и то обстоятельство, что Дмитрий Гаврилович в 1833 и 1834 годах дважды задерживал меня на службе в департаменте перспективою, очень близкою, лучшего места, именно столоначальника, оклад какого места, со всеми добавочными, превышал три тысячи рублей ассигнациями, что было для меня существенной важностью. Это случилось так: в первый раз по случаю вакансии в консульском отделении, а семь месяцев спустя вследствие вакансии в департаментской канцелярии Дмитрий Гаврилович призывал меня в свой департаментский кабинет, поздравлял с новою должностью, принимал мои благодарности и, наконец, приказывал мне, чтобы я сам написал протокол и доклад министру о своем назначении. Разумеется, я спешил, в восхищении, исполнить это поручение, столь тесно связанное с моею будущностью, и оба раза, как только я принимался за перо, встречал у моего столоначальника, заведовавшего столом по предмету «определений и увольнений», уже совершенно заготовленные к министерскому докладу бумаги с настоящими, а не фиктивными назначениями на первое место – отставного лейб-гвардии Семеновского полка капитана Игнатьева, а на второе – уже известного читателям графа Аркадия Павловича Голенищева-Кутузова. Понимая, что Бибиков, в видах мщения за неучастие мое 19 декабря 1833 года в общем смехе, намеревался играть со мною, как играет кошка с мышонком перед окончательным уничтожением своей жертвы, я, не желая дожидаться финала, т. е. судьбы мышонка, стал прилежно заботиться о своем совершенном переходе не только из департамента, но и из Министерства финансов, где, имея врагом Бибикова, мне было небезопасно; почему я, конечно, очень обрадовался, когда несколько времени после этого обратил на меня свое внимание статс-секретарь М. П. Позен, предоставивший мне прекрасную карьеру по Военному министерству