Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [181]
Никто никогда из числа самых приближенных людей к Бибикову не видал его так чистосердечно растроганным, как он был в этот вечер, когда он несколько раз принимался обнимать и целовать «со слезами» (подчеркиваю эти слова) князя, отвечавшего ему тем же.
После этого дня прошло несколько недель. В окрестностях Полангена таможенная стража имела «победоносную» стычку с прусскими контрабандистами, по которым ей привелось стрелять из карабинов и штуцеров, какими стражники были вооружены. Бибиков сказал князю Вяземскому, что надобно в «Коммерческой газете» напечатать статью, написанную не топорным казенным языком, и из[-под] пера князя Петра Андреевича вышла прехорошенькая и ловкая статья, в которой говорилось, между прочим, о том, что таможенная стража впервые «окурилась дымом битвы»[1240]. И тот же Дмитрий Гаврилович Бибиков, чувствовавший, что реляция была не по малорослости дела изящна чересчур, трунил, смеялся и спрашивал каждого являвшегося к нему по службе офицера таможенной стражи: «А вот, братец, явись-ка к вице-директору; он окурит тебя дымом сражения».
Так все благополучно шло до «рокового» или по крайней мере «несчастного» для меня 19 декабря 1833 года, о котором и должен теперь я передать читателю во всех подробностях.
В этот раз, как в прежние до того 149 раз, я явился ровно к трем часам и имел честь сыграть с моим начальником несколько партий на бильярде, партий более или менее оживленных, уже без одной единицы аванса и перемежаемых довольно нестеснительными разговорами о том о сем, а больше ни о чем, как говорится. Во время этой, увы, последней моей игры на бильярде в Моховой я сменялся некоторыми из моих молодых сослуживцев, из числа которых, помню, граф Аркадий Павлович Кутузов-Голенищев играл очень хорошо и с какою-то особенною аристократическою грациею, причем Дмитрий Гаврилович сообщил ему среди игры, что сегодня у них обедает новая личность, только что сегодня поступившая в услужение к ним в качестве собеседницы с детьми по-английски, природная англичанка лет шестнадцати, не умеющая ни полслова ни на каком-нибудь языке, кроме своего природного, и только лишь в это утро ступившая с парохода на граниты петербургской набережной.
– Une suave enfant, je vous assure, – прибавил он, – une délicieuse fleure, vraie figurine de keapseake, assez timide avec cela[1241]. Вот вам, граф, будет практика великолепная для английского языка.
– Я и без того имею честь у вас в доме, Дмитрий Гаврилович, – сказал спокойно и скромно граф, – говорить довольно много по-английски с Софьею Сергеевною, которая владеет этим языком в совершенстве.
– Экой пуританин, – сказал Бибиков. – Боится говорить с девочкой. Ну нет, я предпочитаю откровенный и чистосердечный цинизм Макарова, который так втюрился в эту английскую девочку с сегодняшнего утра, как увидел ее давеча в таможне, что просто мочи нет: все упрашивает ma soeur[1242], Марью Гавриловну, объяснить этой мисс, что она подлежит таможенному досмотру и что будто бы ему, уроду, этот досмотр будет от меня, как директора, поручен. Но вот и он сам. Боже мой, настоящий Ринальдо-Ринальдини[1243] с берегов Каспийского моря! Страсть так и брызжет из всех его поров! Уморительное чучело!..
Макаров, на этот раз в круглом рейтфраке светло-шпинатного цвета с белыми перламутровыми пуговицами и в галстухе цвета драконовой крови, был действительно поразителен, и в самом деле ноздри его раздувались, словно меха, красные губы покрыты были влагой, зубы слегка поскреживали, и весь он был словно не свой. Увидев его, Бибиков посмеиваясь спросил:
– Ну что, Макаров, какова новая блондиночка?
– И уж не спрашивайте, ваше превосходительство! – сказал Макаров, лишь выразительно махнув рукою и закрыв себе глаза.
Когда сели за стол, накрытый этот раз на тридцать восемь приборов, Дмитрий Гаврилович объявил, что-де сегодня не будет за обедом никакого, как это заведено с искони бе[1244], повествования; но затем будет такой дивертисман[1245], на этот раз с главным участием Макарова, что уж, конечно, все люди со вкусом пальчики оближут.
При этом все заметили, что старичка Сергея Сергеевича на этот раз не было по болезни и что дочь его Софья Сергеевна за обедом почти не присутствовала, потому что находилась большую часть времени у больного отца. Роль же хозяйки за столом она предоставила сестре Дмитрия Гавриловича, черноглазой и упоительной, в своем роде, Марье Гавриловне Дюклу. Еще была новость: тут сидела между двумя очень малолетними детьми одна чрезвычайно юная и поразительной, действительно кипсекальной или грезовской красоты девушка[1246] лет пятнадцати, с пепельно-белокурыми волосами и иссиня-голубыми глазами. То была та англичаночка, в которую так мгновенно влюбился любострастный Макаров.
Обед шел как всегда. Но мне стало делаться как-то особенно грустно и неловко с той самой минуты, как я стал яснее понимать отвратительную травлю этой несчастной беленькой британки калмыцким коршуном. Однако я никак не мог предвидеть, до чего дойдет развязка. К тому же я видел, что Макаров не спускает своих гадких масленых глаз с молоденькой англичаночки, причем та краснела и конфузилась, а Марья Гавриловна помирала со смеху, у Макарова же начинала показываться белая пенка у губ, так что сосед его по прибору, Грознов, раза два вытирал ему рот своей салфеткой, приговаривая тихонько:
