Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [131]
Сказав это, очень поспешно, граф уже был в передней, быстро пройдя по гостиной и по обширной зале, не кланяясь гостю, появившемуся в этот момент в гостиной и имевшему крайне непривлекательный вид злого, насмешливого сатира. Гость этот был орловский житель и помещик Павел Николаевич Г[лебо]в[914], острый и даже более чем острый, очень злой язык которого памятен всем орловским старожилам, из которых многие боялись его чрезвычайно и, обыкновенно говорливые, при нем делались, словно по влиянию чародейства, скромны и молчаливы. Г[лебо]в в то время был лет сорока и имел лицо красно-сизое, рябое с огромным носом вроде индючьего нароста. Рост и глаза его узкие, мышиные, всегда изображали злую усмешку, а язык его не умел почти ничего сказать без колкости и эпиграммы, которые иногда он отпускал и в стишках более или менее топорного закала. Принадлежа к многочисленной касте русских помещиков, обремененных долгами, он старался привлекать к себе доброе расположение благодушного и очень богатого моего прадедушки, а с тем вместе он не неглижировал и сближением с моим отцом, рассчитывая и соображая, что не сегодня-завтра этот морской капитан второго ранга будет носить генеральские эполеты при адмиральском чине и сделается командиром над портом в Николаеве, где можно ему, Г[лебо]ву, сделаться комиссаром по провиантской части и вдруг этим способом высоко поднять свое собственное орловское и всего ближе екатеринославское именьице.
В продолжение всего обеда Павел Николаевич рассказывал нам разные анекдоты весьма смехотворного свойства, исполнителем которых был граф Мантейфель[915], оставивший по себе в г. Орле громкую славу, и слава эта, как я слышал от нынешних орловцев, не умерла еще и до сих пор. Здесь не место рассказывать все эти мантейфельские фарсы; но один из них здесь будет кстати. Однажды в театральную кассу является граф Мантейфель в сюртуке и фуражке, с хлыстиком в руке и, напевая всеобщую тогдашнюю ариетку «Ah! quel plaisir d’être soldat!»[916], требует от кассира, которым был не кто иной, как сам граф Сергей Михайлович, несколько лож и несколько кресел, всего рублей на 25. Граф Каменский был разобижен бесцеремонностью молоденького 19-летнего поручика и объявил, что не даст ему билетов, если он не явится в той форме, какую он находит более приличною в сношениях молодого субальтерн-офицера[917] с полным генералом. Четверти часа не прошло, как Мантейфель возвратился в колете, ботфортах, каске, при палаше и просил выдать ему билеты, им заказанные.
– Деньги со мною, – сказал юный проказник, – но только мне необходимо их позвать сюда.
И вслед за тем он ввел в кассу двух дюжих денщиков, нагруженных кожаными торбами, наполненными медными копейками и грошами, которые немедленно с великим громом были высыпаны на широкую стойку кассы, и как граф Сергей Михайлович ни пыхтел, ни кряхтел, ни злился, волею-неволею он, в качестве кассира, под гнетом усиленно-настоятельных, хотя и комично-почтительных упрашиваний как графа Мантейфеля, так и собравшихся тут нескольких кирасирских офицеров, его товарищей различных полков, которые все были в подобающей форме, должен был расставить пирамидами всю эту массу мелкой и вонючей меди и пересчитать все эти гроши и копейки, приводившие его в отчаяние.
Рассказ этот был передан нам Г[лебовы]м и подтвержден как А. П. Шеншиным, так и многими орловцами того времени. Вскоре, т. е. дня через два после этого разговора, отец мой уехал в Николаев, чтобы идти в морской поход, откуда уже не возвращался. Я, живя в Орле у прадедушки В. П. Шеншина, знал из рассказов постоянных гостей старика, наполнявших постоянно его гостиную, различные подробности о всех фазисах орловского тогдашнего житья-бытья, о котором у меня накопилось немало заметок, но из них теперь должны быть утилизированы лишь те, которые прямо относятся к знаменитому орловскому «крепостному» театру.
После веселой стоянки кирасиров в конце 1825 года явились в Орел кроткие и смирные, большею частью, весьма не роскошные драгуны, и корпусного командира из немцев заменил чистейший русак и истый боярин былых екатерининских и александровских дней, генерал от кавалерии Николай Михайлович Бороздин. Тогда настал счастливый и безмятежный период жизни для орловского театра и для содержателя его, графа С. М. Каменского. Драгун-то я и застал в то время, когда в 1826 году приехал с отцом в Орел. Но вот в конце 1827 года вследствие какой-то новой дислокации московские драгуны с их розовыми воротниками и такими же лампасами, трубя во все трубы поход, вышли из Орла по направлению на юг, предоставив свою двухгодичную мирную стоянку разлихому голубому с золотом Павлоградскому гусарскому полку
