Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [107]
Когда я на вечере у Греча вслух прочел эту доставленную мне от редактора цензорскую записку, Н. И. Греч с обычными своими ауськами и кривляньями расхохотался и воскликнул:
– О, этот Андрей Иванович Фрейганг великий человек на всякие меры предосторожности и нюхом знает, откуда какой ветер дует и даже откуда дуть может…
– Как бы то ни было, – заметил я, – но все эти переделки статей из-за разных случайностей до неимоверности скучны и несносны.
– Пожили бы вы, батенька, – возразил Греч, – в наши времена, например, в двадцатых годах, когда преобладало в цензуре голицынское[780] благочестие и когда всех издателей, авторов и редакторов терзал знаменитый Александр Иванович Красовский, – не ту бы еще песенку запели, да и петь-то громко не дерзали, хотя Воейков и пустил в ту самую пору свою знаменитую эпиграмму:
– Вы были у этого знаменитого гуся в переделах, Николай Иванович? – спросил кто-то из гостей.
– А как же, – объяснил Греч, – да и в каких переделах бывал я в то время, когда этот голицынский подлипала, аракчеевский руколиз и tout de bon[782] крестившийся на Фотия, словно на святого отца, Красовский был цензором моего «Сына Отечества». Он в особенности свирепствовал во время великого поста, преимущественно против тех стихов, какие в журнале моем печатались. Раз хотел я поместить перевод известного стихотворения Мильвуа «Chute des feuilles» («Падение листьев»), сделанный Туманским. Вдруг стихи эти возвращаются ко мне от цензора с вымаранными восемью стихами. Как сейчас помню эти восемь стихов; вот они:
Независимо от этих восьми, цензор вычеркнул еще два следующие стиха в конце, а именно:
Против первых восьми вычеркнутых стихов Красовский написал: «Какая дева?» Автор, г. Туманский, пометил свою статью девятым марта, и тут премудрый цензор прописал пояснение того, почему он предал невинные стихи эти полнейшей неизвестности. Вот это оригинальное его пояснение: «9 марта 1823 года, т. е. в один из первых дней великого поста, весьма неприлично писать о любви девы, неизвестно какой, когда говорят о материнской любви и о смерти. При том, nota bene, „Сын Отечества“ читают люди степенные и даже духовные». – Каков кретен[783]-фарисей! Мало этого, в том же году в № 11 «Сына Отечества» назначался у меня «Романс с французского», написанный одним Константиновым, помнится, каким-то учителем Петропавловского училища, где я тогда преподавал русскую словесность. Из романса этого Красовский, нарушая и ломая смысл, выкинул следующие стихи:
Выставив свои карандашные nota-bene при этих четырех стихах, Красовский написал: «Сии стихи прилично будет напечатать в № 18 или 19 „С[ына] О[течества]“. Теперь сыны и дщери церкви молят Бога, с земными поклонами, чтобы он дал им дух целомудрия, терпения и любви (совсем другой, нежели какова победившая французского рыцаря). Надеюсь, что и почтенный сочинитель прекрасных стихов не осудит цензора за совет, который дается от простоты и чистого усердия к нему и его читателям»[784].
Такое подвижничество цензора Красовского всех нас очень рассмешило и убедило в том, что все придирки цензоров тридцатых и начала сороковых годов не что иное, как незаметные безделицы в сравнении с самоуправством хоть бы этого самого Красовского.
Совершенною противоположностью цензорам времен двадцатых годов был, в тридцатых – сороковых годах, добрейший и милейший Петр Александрович Корсаков, родной брат тогдашнего попечителя Петербургского учебного округа, а чрез то и председателя цензурного комитета[785], князя Михаила Александровича Дондукова-Корсакова. Добрейший этот Петр Александрович Корсаков, некогда сам литератор недурной, имел пресмешную страстишку к пополнениям и переделкам рукописей, к нему попадавшихся, особенно ежели рукописи эти заключали в себе описание предметов, хорошо ему знакомых. Вспомнив об этой слабости Петра Александровича, не могу не передать здесь одного случая, бывшего лично со мною, кажется, в 1837 году, когда, по заказу в 1836 году книгопродавцев братьев Заикиных, две книжные лавки которых находились в Большой Садовой в том месте, где, кажется, теперь торгует г. Анисимов и где еще какая-то свечная лавка, я за более или менее основательный гонорар, помнится, по 500 рублей ассигнациями за каждый том, составил довольно обширную книгу для детского чтения под названием «Прогулка с русскими детьми по России», в 4 порядочно увесистых томах с литографированными картинками[786]. Издана книга была под моим псевдонимом Виктора Бурьянова, каким я украшался на всех книгах, книжках и книжонках, изготовляемых мною в то время для детей; мои же книги хозяйственного и технического характера снабжались другим псевдонимом – Бориса Волжина. Эта «Прогулка по России», отпечатанная, кажется, в количестве тогда неслыханном – около 12 000 экземпляров, разошлась, сколько мне известно, довольно успешно в течение, конечно, нескольких лет. В настоящее время, лет 37 или 38 спустя после ее появления, книга эта сделалась довольно редка и, кажется, несколько ее остальных экземпляров приютились в книжном складе И. Т. Лисенкова, этого ныне стариннейшего из стариннейших русского книгопродавца, торгующего в верхней галерее суконной линии Гостиного двора и довольно громко известного русской публике своими характерно-оригинальными объявлениями-рекламами во всех возможных газетах с анекдотично-ретроспективным напоминанием читающему люду, что та галерея, где ныне он, Лисенков, торгует, знаменита тем, что галерея эта некогда, в начале нашего столетия, служила местом прогулки для таких знаменитостей, каковыми были Н. М. Карамзин и М. М. Сперанский. Книга эта, как я уже и сказал, состояла из 4 томов, из которых в трех было описание топографико-историко-географико-этнографическое России северной, средней и южной, первый же том посвящен был ознакомлению молодых читателей с отечеством в законодательно-административно-статистическом отношении. Мысль была недурная и задача разумная, но исполнение оставляло желать многого в этой книге, как впоследствии и доказала то какая-то строгая критика некоего гатчинского педагога, сильно побранившего этот мой посильный труд в тонких тогдашних тетрадках «Сына Отечества»
