Воспоминания о моей жизни - [23]

Хорошая закваска в спаянном полку вела к тому, что и прибывавшие на пополнение прапорщики из штатских профессий очень быстро обрабатывались и превращались в настоящих офицеров.

Два из них, Разумов, банковский чиновник из Одессы, и Мазуров, коммерсант и скрипач, показали себя прекрасно во время «великого отхода» из Галиции и погибли героями. Мазуров штыками своей полуроты спас нашу батарею.

Пока мы сидели зимой в окопах, он часто давал там концерты на скрипке. Мы слушали его по телефону из штаба полка, а австрийцы – из своих окопов, показывая свое одобрение аплодисментами.

Что было замечательно в полку, – это наличие духа предприимчивости. Едва ли не самым видным представителем этого ценного духа являлся подпрапорщик, потом прапорщик и подпоручик Морозов. Это был большой и крепко сшитый, с рыжеватой бородой, крестьянин, природный вождь, ничего и никого не боявшийся, быстро заслуживший все четыре степени солдатского Георгия и затем офицерские погоны. Он почти в одиночку ходил по ночам «добывать языка» к австрийцам, как на медведя с рогатиной. В цепи он из принципа никогда не ложился, расхаживая с палкой под пулями, чтобы лучше видеть своих людей и поощрять к мужеству трусливых. Когда офицеры настаивали на том, чтобы он не держался, как мишень, Морозов самоуверенно отвечал: «Меня не тронут!» И действительно, он очень долго успешно испытывал свою судьбу. Но в конце концов летом 1915 года нашлась-таки роковая пуля, которая сразила этого неподдельного героя.

Когда козловские офицеры узнали, что я уезжаю из дивизии, они пригласили меня на прощальный обед.

Много офицеров не могло присутствовать, так как полк стоял на позиции, но все же выделили депутацию человек в двенадцать. Присутствовал и прежний командир, теперь временно командовавший дивизией, – Саввич.

Погода была превосходная, раннего лета, и мы обедали где-то на воздухе, в садике галицийской деревушки.

Офицеры поднесли мне подарок, который меня глубоко тронул. Это был большой золотой хронометр с секундомером для ношения на руке. Трогательно было то, что они заблаговременно, несмотря на беспокойную боевую обстановку, командировали в Петербург подполковника со скобелевскими баками выбрать часы у Павла Буре! Трогательная и далекая от шаблона надпись на часах: по одному краю: «Мало прожито, но много пережито», а по другому: «Другу-командиру – козловцы».

К счастью, ценный подарок этот, свидетельствующий о тесной связи, которая установилась у меня с офицерами, благополучно пережил все тревоги революции и беженства. Часы находятся при мне.

Осенью 1917 года козловский посланник привез мне в Петербург, вместе с «Георгиевским свидетельством», в подарок от офицеров полковой нагрудный знак (белый эмалевый крест с арматурой) и маленькое его повторение для моей жены в виде золотой брошки. Эта последняя, кажется, тоже сохранилась.

Начальник штаба 31-й пехотной дивизии

Вызвали меня в штаб 31-й дивизии около 1 апреля. Козловский полк находился в дивизионном резерве, пользуясь заслуженным отдыхом после непрерывной зимней стоянки на позиции. Дивизия с декабря держала участок линии по реке Дунаец (левый приток Вислы), к югу от города Тарнова, по направлению к Горлице.

Штаб дивизии был расположен в селе Розембарк, если не ошибаюсь, в доме ксендза. Напротив, в пяти минутах ходьбы, находился деревянный деревенский костел. В него по праздникам и в некоторые будние дни приводили из окрестных селений детей на так называемую школу. Ксендз с кафедры преподавал им после службы или короткой молитвы не только нравственное поучение, но и хорошие манеры – как чистить зубы, например, и т. п. Колонки детворы, змейками стекавшиеся в определенный час со всех окружных пологих холмов в нашу котловину, были очень красивы, особенно когда яркое солнце играло на пестрых платьях девочек и мальчиков. Каждая цепочка шла под командой «тети» или двух, тоже приодетых по-праздничному.

Мы ходили иногда из штаба на эти беседы и невольно сравнивали культурное влияние светски-образованного католического духовенства на свою сельскую паству с тем беспорядочным, стихийным религиозным мистицизмом, который лежал в основе духовной работы русских деревенских священников, плохо обеспеченных и дурно направляемых.

Местность своим рельефом напоминала нам, что мы находимся на отрогах Карпатского хребта. Она была волнистой и открытой. Селения часто скрывались в ее складках, и большие пространства казались поэтому пустыми.

Весна наступала рано. Уже в начале марта везде стаивал снег, а в апреле в воздухе разливалась ровная, приятная теплота. Холмы и деревья быстро зеленели.

Наслаждаться мягкою весною Галиции и пейзажем, слегка напоминавшим русскую Подолию, пришлось мне, однако, недолго.

В штабе дивизии я встретил мало мне до того известного генерала Кузнецова, начальника дивизии, и еще двух генералов: командира 31-й артиллерийской бригады Телешова и командира 2-й пехотной бригады Александра Сергеевича Саввича. Со вторым я успел хорошо познакомиться и даже сойтись во время нашей совместной боевой работы осенью и зимой. В конце сентября, в период перехода дивизии со Среднего Сана под крепость Перемышль мы с ним всегда помещались вместе на одной квартире. Виделись нередко в течение долгой позиционной стоянки под Тарновом и ежедневно разговаривали по телефону, когда Саввич был начальником нашего боевого участка.