Воспоминания о моей жизни - [11]

Иван Иванович Пургасов был офицер редких достоинств: лично храбрый, понимавший и любивший военное дело, самолюбивый, умный и подвижной, даже всею своею сухою и подтянутою наружностью – типичный солдат. Я едва имел время с ним познакомиться, как и вообще с офицерами полка, но все же сразу почувствовал в Пургасове надежного и незаурядного помощника.

Блестящим выполнением этой первой важной задачи, полученной от меня, Пургасов подтвердил мое впечатление. Ночная контратака эта удалась, мы выбили противника, захватили много пленных и пулеметы. Я был рад представить его потом за это дело к Георгиевскому кресту, который он и получил, в данном случае по достоинству и по заслугам.

К утру 8 октября, после упорного четырехдневного боя Козловский полк продолжал удерживать свою «лысину» и все пункты порученного ему сектора обороны.

Но 8-го артиллерийская бомбардировка усилилась. Было видно, что к прежним батареям прибавились новые и что огонь тяжелой фортовой артиллерии сосредоточен на нашем участке. Очереди 8– и 9-дюймовых гранат и периодически посылаемые 12-дюймовые «чемоданы», летевшие томительно долго, с гулом приближающегося паровоза, изрыли почву вдоль и поперек. В некоторых местах окопы были сравнены с землей, засыпаны.

На этот раз штаб полка обходился без блиндажа: телефоны поместили в подвале каменного костела. Я лично предпочитал держаться наверху, стоя за восточной стеной церкви. Оттуда можно было, по обстрелу, следить за ходом боя. Тут же неподалеку, за живой изгородью открыто стояли наши верховые лошади. Почти как на маневрах мирного времени. Погода была чудесная, солнечно, ясно и далеко видно.

Костел, расположенный на горке, естественно, привлекал к себе внимание противника. Здесь мог быть артиллерийский наблюдательный пункт. Я сказал бы: должен был быть. Но, повторяю, в этом бою полка мы не имели ни одной батареи, которая специально защищала бы нас и не видели в районе полка ни одного артиллериста-разведчика или наблюдателя.

Противник этого не знал и потому направил огонь своего 12-дюймового орудия на костел. «Чемоданы» стали ложиться вокруг, взрывая огромные воронки и подбрасывая вверх столбы черной земли, смешанной с дымом. Снаряды ложились все ближе и ближе, и, наконец, костел был удачно взят в вилку. Близкий недолет потряс здание так, что оно буквально покачнулось – сначала в одну сторону, потом в другую, точно в раздумье: упасть или нет, и затем стало на место. Лишь осколки пробили крышу костела и нас обсыпало градом черепков.

Затем перелет ударил поблизости от нашей коновязи. Несколько людей и лошадей было убито и ранено. Легко ранены были мой конь и мой вестовой, взятый из академического полуэскадрона и носивший громкую фамилию Пушкина.

Примерно около полудня положение на участке стало критическим. Резервов у меня никаких не осталось, и отбивать противника контратаками было нечем. Не располагал резервами и штаб дивизии, так как Шипов, получив от меня по телефону тревожное донесение, мог предложить в качестве резерва только самого себя.

– Хотите, я приеду к вам? – спросил он меня. Конечно, я отказался от этой поддержки – чисто нравственной, – прося найти роту или две с пулеметами.

Между тем австрийцы повели атаку по всему фронту. Главное давление было вдоль шоссе. Мой крайний правый фланг, вытесненный из своей основной позиции, зацепился за кладбище. Неприятель теперь обстреливал его, имея в виду им овладеть. Как раз в это время мне донесли, что прибыла рота, присланная по настоянию Шипова из соседней дивизии. Я вышел к этому «последнему» резерву навстречу и решил лично направить его для усиления слабого гарнизона кладбища и, если бы понадобилось, повести в контратаку. Рота по числу людей оказалась полуротой, и командовал ею фельдфебель. Какого она была полка, не помню, но знаю, что второочередного, с синими отличиями, то есть второго по номеру в дивизии.

Я взял с собою полкового адъютанта и кое-кого из связи. Сначала мы пошли по пахоти целиной, от закрытия к закрытию, но было очень вязко, нога утопала в глинистой почве; скоро это мне надоело, и я сказал сопровождавшим меня, чтобы они продолжали движение – осторожно и целиной, а я пойду прямо по шоссе.

Я встретил тут новую роту, шедшую согнувшись в пришоссейной канаве, в этом случайном ходе сообщения, приближавшем к кладбищу. Поздоровавшись с людьми, я пошел впереди них вместе с фельдфебелем. Противник заметил наше движение и открыл огонь – шрапнельный вдоль канавы и пулеметный во фланг, со стороны лесистой горки. Пулеметные пули густо шлепались на шоссе, поднимая взбрызги пыли, как это делают первые тяжелые капли дождя. Одна шрапнель разорвалась очень метко и низко, как раз над головой нашей маленькой цепочки.

Она так окутала дымом фельдфебеля, что я думал, он убит. Но дым рассеялся, и я увидел фельдфебеля живым и даже не раненым. Мы продолжали движение.

Я остановился, когда рота развернулась и побежала к кладбищу, которое отстояло теперь шагах в пятистах.

Что фактически могла сделать эта горсточка чужих людей, случайно где-то перехваченных? Получилась небольшая оттяжка, но противник, в явно превосходящих силах, поддержанный интенсивным артиллерийским огнем, продолжал наседать.