Воспоминания о моей жизни - [13]

Размазав и расплющив бой во времени, умолчав про трудности, в которых он велся в течение пяти дней, когда артиллерия противника нас косила, а мы отбивали атаки главным образом штыками, штабные редакторы представили дело бесхарактерным и бледным. Шипов же, как я уже говорил, находился в этой области штабного писательства в руках своего начальника штаба. Остаток пребывания 31-й дивизии под фортами Перемышля ознаменовался для Козловского полка только тем, что как-то, после передвижения его на новую высоту, австрийская 12-дюймовка чуть не взорвала на воздух штаб полка в полном его составе. В тот период войны практика устройства глубоких блиндажей на русском фронте, особенно в Галиции, еще не пустила корней. Погода оставалась хорошей, и штаб полка расположился вблизи опушки леса на вершине высоты, соорудив из ветвей легкий шалаш. Он способен был защитить лишь от дождя и отчасти от ночного холода.

В одно утро, когда весь штаб и командир сидели в этом декоративном павильоне, мы сначала услышали протяжный бас «идущего» 12-дюймового снаряда, а затем глухой удар, разваливший наш карточный домик и произведший маленькое землетрясение. Снаряд попал в откос горы как раз в створе шалаша, в нескольких от него шагах. Но «паровоз» не разорвался, лишь глубоко зарывшись в землю!

Мы ушли после этого предупреждения немного глубже в лес, построив другой цыганский навес; пробыли в нем несколько дней, пока полковые саперы не соорудили еще дальше в тылу, в том же лесу, настоящий блиндаж, солидное и комфортабельное, даже отапливаемое подземное помещение, в котором можно было даже рискнуть раздеться. Это был мой первый серьезный блиндаж на войне, не считая тех легкомысленных, которые я описал выше, рассказывая о бое на «лысине».

После смены дивизия выступила походом обратно к нижнему Саву, на север. Это заняло несколько дней. Как и прежде, полк следовал самостоятельно и мы не встречались с другими полками дивизии. Раз или два нас обогнал Шипов, когда полк отдыхал на привале. Солдаты получали горячую пищу, которая была сытна и превосходна, а офицеры закусывали, расположившись пикником на лужайке не без удобства и хозяйственно. На это был мастер Пургасов, страстный охотник, привыкший уютно раскладываться в поле в любых условиях.

– Как у вас мило и славно, – похвалил Шипов: – я заметил, что полки, которые умеют устраиваться хозяйственно, и дерутся хорошо!

Подходя к Сану, полк должен был пройти мимо штаба нашего корпуса – 10-го, – в подчинение к которому дивизия возвращалась. Командир корпуса Протопопов со штабом пропустил полк, здороваясь с ротами. Два батальона вместо четырех, но люди имели подтянутый и бодрый вид; играла музыка; четко отбивая ногу и молодцевато повернув головы на начальство, козловцы проходили с сознанием честно исполненного боевого долга.

Поход этот был приятен. Солдаты могли размяться после сидения в окопах на позиции. Погода не изменяла, оставаясь солнечной и сухой. Красивая местность в предгорьях Карпат, холмистая, с рощами в их позднем осеннем уборе, начинавшем спадать на землю и покрывать ее желто-красными пятнами все гуще и гуще, доставляла удовольствие. Время от времени на какой-нибудь попутной горушке показывался стройный силуэт тонконогой козы, и тогда Пургасов с досадой восклицал: «Вот бы где поохотиться! Было бы у нас седло козы на ужин!»

В конце концов дивизии осела на восточном берегу Сана, к югу от Ярослава; она была назначена в резерв, с тем чтобы зализать раны, нанесенные ей под Перемышлем, и получить пополнения. В это время другие наши войска 3-й армии, снова отбросив австрийцев от Сана, выдвинулись примерно на переход вперед, на западный его берег.

Я не помню точно названия большого галицийского села, в котором поставили полк на самом берегу реки, но имя этого села было совершенно русским. Село опускалось к Сану с высоких скатов и, кажется, соответственно называлось Высоцким. Большинство населения в нем было «русинским», то есть, попросту говоря, русским. Крестьяне говорили на наречии, похожем на малороссийский язык, и одевались, как хохлы, особенно бабы и девки. В селе красовалась большая каменная церковь – униатская, то есть в своем существе православная;

по крайней мере, мы не замечали в службе особой разницы, и солдаты отправлялись в эту церковь командами, так как это делалось в России. Население казалось зажиточным, в отличие от многих русинских деревень, которые мы проходили в Восточной Галиции и которые поражали своей бедностью и забитостью. Этим относительным благосостоянием объяснялось то, что храм был довольно хорошо украшен внутри и содержался в порядке.

Роты быстро завязали дружеские отношения с крестьянами, одноплеменность которых была очевидна. В церкви наши певчие усилили местный хор и ввели в конец службы русское многолетие с провозглашением здравия «Благочестивейшему Государю нашему Императору Николаю Александровичу», «Императрицам» и «Всему Царствующему дому». Местные хохлушки, наряжавшиеся для церкви в пестрые блузы, ленты и юбки, пели это многолетие не только хорошо, но и с видимым увлечением.