Воспоминания - [3]

Вообще, те сохранившиеся отрывки из воспоминаний первых лет стоят передо мной как яркие, цветные картины, кадры.

Очень раннее воспоминание. Я сижу на коленях у папы, расчесываю его вьющийся светлый чуб и пытаюсь завязать ему бант из голубой ленты. В возрасте школьницы я уже помню отца темноволосым и коротко постриженным, но на молодой фотографии он блондин. Помню: мы «гуляем», то есть пребываем во дворе, арка ведет со двора на улицу. Из этой арки во двор выходит «хулиган», мальчик, которого все боятся. Но мы иногда у него просим покровительства и таким образом поддерживаем с ним почтительно-парламентарные отношения. Идет дождь, мы прячемся под арку и поем вместе с ним:

Дождик, дождик, перестань,

Мы поедем в Арестань,

Богу молиться,

Христу поклониться.

У Христа-то сирота

Открывает ворота

Ключиком, замочком,

Шелковым платочком.

Что за Арестань, неизвестно. Может быть Иордань?

2. Родители

Из истории родителей я знаю только отрывочные рассказы, которые по большей части принадлежат моей матери. Мама была человек поэтически одаренный, ее рассказы очень увлекательны. Но насколько они соответствуют действительности, и есть ли в них доля вымысла, этого я не знаю. Мама была очень энергичным, мужественным, живым человеком демократического происхождения. Она родилась в большой, очень бедной еврейской семье в Одессе. Ее отец был портным, который ставил заплаты. Семья часто недоедала. Мама рано начала работать. Была она очень веселая блондинка, косы до колен. В молодости она была склонна к богемной жизни, дружила со студентами, а по профессии была портнихой. С шести лет работала в швейной мастерской, причем исполняла сначала всякие задания, которые поручались детям: приносила, уносила, покупала, разносила заказчикам готовые изделия. Пыталась даже мыть полы, но у нее горлом шла кровь, потому что с самого детства у нее были плохие сосуды. Она рассказывала, как в детстве ее посылали с заказами в монастырь, так как к тому, что шили в их мастерской, в монастыре добавляли вышивки, которые делали монахини. Вспоминала, как ходила в монастырь в бурную погоду, когда в Одессе дул норд-вест. А в монастыре ее сажали в уголок в кухне и угощали, и она говорила, что нигде она так вкусно не ела и не испытывала такого комфорта от тепла и от ласки, как тогда, когда ее принимали пожилые монахини. Рассказывала мама и как относила заказ какой-то барыне в очень хорошем, богатом доме. Это был маскарадный костюм: голубое шелковое платье, отделанное черным бархатом. И какой красавицей казалась ей эта богатая женщина, которая при ней примеряла этот костюм!

В маминой семье, очень бедной, было довольно много детей, и был еще и приемыш-сирота, очень больной. Мама решила ему помочь. Она пришла в богатый дом, где был швейцар, пробралась внутрь мимо швейцара к важному богатому человеку, врачу, и убедила его, чтобы он лечил больного мальчика. И он действительно лечил его какое-то время бесплатно и как-то помог ему выправиться.

Молодой 15-летней девушкой мама ушла из дома, потому что она, помимо своей работы, вечерами готовилась сдавать экзамены в частной гимназии и жгла керосин в керосиновой лампе, за что ее отец устраивал ей скандалы. Она поселилась с подругой, и они жили очень весело. К ним ходили молодые студенты, в том числе наш папа, который тогда вовсе не был маминым любимцем. Они его называли «здравствуйте-до свиданья», потому что у него была такая шапка, у которой был козырек спереди и сзади, и он был из хорошей семьи — образованный и воспитанный молодой человек, что совершенно не соответствовало богемному быту моей мамы. Но еще до этого она угодила в тюрьму. Это произошло вот каким образом. Мамин брат Моисей работал в водопроводной мастерской, и он внушал маме революционные идеи, можно даже сказать сагитировал ее. Старшая их сестра Люба вышла замуж за богатого человека. У него была маленькая мастерская, где изготавливали щетки, и мама начала свою революционную деятельность с того, что устроила забастовку в его мастерской. У нас долго еще была щетка из этой мастерской, и там черной щетиной по белому было выведено: С. Н., что означало Сара Нудельман (имя и девичья фамилия нашей мамы; потом ее звали Александра Самойловна). Мы так и прозвали эту щетку Сара Нудельман. У этого Моисея была запрещенная литература, и, когда был обыск по всему дому, он сказал маме, что у него под матрасом есть какие-то листовки. Мама, которой было 15 лет, вышла на лестницу и бросила эти листовки в пролет, но они угодили прямо на голову жандармам, которые совершали обыск. Они, конечно, сразу увидели, из какой двери был свет и пришли туда. Мама заявила, что это ее листовки, и ее увезли в тюрьму. В то время был всюду обыск, облава, и захватили много народа. Был большой поезд извозчиков с людьми, которых схватили. Мама обратила внимание на очень элегантную женщину в черном шелковом платье, которая сидела с полицейским офицером и с ним хихикала и шутила. Это была, как потом выяснилось, сестра нашего папы — Елена. Она оказалась в соседней с мамой камере. Мама прежде всего решила, что надо вывести клопов. Она попросила кипятку и стала поливать пол и стены. Затем она услышала голос: «Кто там в соседней камере?» (между камерами была дырка, где стояла параша — одна на две камеры). Так они познакомились с Еленой. Когда было свидание с родственниками, мама увидела, что к этой Елене приходит очень хорошо одетая полная пожилая женщина, которая говорит: «Вер ист а бериен, вер зитцт ин клеткеле?». Оказывается, что это была мать Елены и нашего отца — бабушка Роза. Ее дома звали «медведицей», и она говорила: «Кто медведица, кто сидит в клетке?». А к маме пришел ее отец, который сказал, что революционеров в полиции кладут между досками и на них пляшут — и правильно делают, потому что нечего бунтовать. Мамина мама могла принести только очень жалкую передачу: какие-то кусочки хлеба, а между ними кусочек селедки. Но мама наша не унывала и, конечно, ее скоро выпустили: что было взять с 15-летней девчонки!