Воспоминания Калевипоэга - [8]

Первая охота юного богатыря и его первая победная песня — чему же тут дивиться? Да ведь пение и по сей день любимейшее занятие моего народа! Может, именно там, под дубом, и заложили мы краеугольный камень ваших нынешних грандиозных праздников песни. Но обращаю ваше внимание: напели мы горя на свою голову!

Да, вот то-то и оно. Пускай небо ясное, а мудрый человек о зонтике не забывает. Боги злы и алчны: беспечные радости и удовольствия, не влекущие за собой расплаты, они взяли себе, а людям то и дело напоминают, что ежели они хотят пользоваться отпущенными им крохами счастья, так придется за эти крохи сполна заботами и передрягами платить. Ну, а ежели заботы и горести от денег происходят, так верный способ есть от них избавиться — ступай себе в кабак, ни забот, ни денег не будет.

Итак, мы пели, о горестных последствиях сей забавы не помышляя. Как говорится в пословицах: «Ели, пили, веселились, подсчитали — прослезились» и «Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела». В то время как трое юношей оглашали лес и долы мощными руладами, свершилось подлое и коварное нападение, произошел гнусный, из ряда вон выходящий инцидент, а именно: нашу маму умыкнули.

Проведав о нашей отлучке, хитроумный проныра Дуйслар решил воспользоваться случаем и в последний раз попытать счастья у матушки. Что из этого вышло, читатель может узнать из эпоса «Калевипоэг», хотя и я в своем писании к сей давней и темной истории не раз возвернуться намереваюсь.

Взошли мы в родной дом, воротившись с охоты, и встретил нас потухший очаг да вонища от выкипевшей гороховой похлебки. А матушки и след простыл. В пору возмужания нервная система у богатырей слабовата. С грохотом шваркнул я оземь охотничью добычу и горько заплакал. Сердце мое страшная мысль пронзила: а вдруг наша драгоценная хранительница очага сама дала тягу? Не всегда ведь бывали мы примерными сыновьями. Не раз увещевала нас матушка смирить норов, порой грозилась даже, что ежели мы в наше поведение не внесем кардинальных изменений, она в один прекрасный день возьмет да и выйдет за Солнце, Месяц или какую другую высокопоставленную особу. По правде сказать, мы такие матушкины речи не больно-то всерьез принимали, но, глядя на почерневшие головешки, вспомнил явственно я эти угрозы. Психиатры утверждают, что молодой человек, особенно получивший подобное моему воспитание, непременно норовит считать себя пупом земли или центром вселенной, и вот самовольный мамин уход представился мне тогда весьма жестоким ударом, лично мне нанесенным.

А может, Дуйслар? Не он ли сотворил это злодейство? Ведь от такого ветрогона и раздувателя можно ждать любых провокаций, преступных актов и прочих действий с позиций силы.

Я тут же решил, что всякую ответственность за последствия с себя снимаю, и, сиганув в воду, поплыл в братскую страну. С дружественным визитом.

Общественное объяснение маминого исчезновения — умыкание — долгое время не вызывало у меня сомнений. Только здесь, в Аду, уже несколько состарившись и изрядно оплешивев, я это дело обмозговал. Беру на себя смелость своими мыслями с вами поделиться, ибо твердо верю, что не нанесут они ущерба доброму имени дорогой моей матушки. Однако я не хотел бы подобные рассуждения в школьном учебнике увидеть. Прошу это учесть.

Начать следует, пожалуй, с некоторых противоречий в этой истории. Дуйслар был влюблен, следственно, слаб. Не раз бывал я свидетелем, как матушка с помощью поварешки, мокрой тряпки или другого какого бабьего ратного снаряда весьма эффективно его страстные порывы усмиряла. Отчего же в тот раз удалось Дуйслару прорвать мамину оборону? Таков первый мой вопрос. Возможно, не главный. Однако идем дальше. Дуйслар был златоуст, а проще сказать, порядочное трепло. Ведь о нем так говорится:

Знал он тысячу заклятий,

Знал слова для расслабленья,

Чтобы силы притомились …

Чтоб к борьбе иссякла воля,

Чары тело оковали.

Видите, даже рыцари пера и служители муз, при описании моих богатырских деяний проявлявшие пуританскую сдержанность, во имя торжества истины вынуждены были признать всепокоряющую силу духа Дуйслара, весьма действенную при осаде женских сердец. Так зачем же надо было ему применять физическую силу? Таково второе мое сомнение. Уже чуток посерьезнее. Однако, любезный читатель, идем далее.

До сей поры никто не осмеливался брать под сомнение нелицеприятность повелителя грома и молний Пиккера. Не вверяют огненные стрелы в руки того, кто способен использовать их для неправого дела. Ежели не на земле, так на небесах это твердое правило. Но что же случилось в те незапамятные времена, в тот далекий летний день, когда ударом молнии превращена была Линда в каменную гору, а оглушенный Дуйслар, лишившись на время чувств, так сказать, отделался легким испугом? Почему решил в тот раз Пиккер покарать не наглого ворюгу, а беззащитную жертву? Почему счел он достаточным слегка припугнуть Дуйслара, оголтелого похитителя бедной вдовы, ее же, проливающую слезы и взывающую о помощи, превратил в камень? Где же тут справедливость? Неужто же бедную женщину, силой отторгнутую от родных сыновей, стоило так свирепо наказывать?