Воспоминания и мысли - [20]

Одна из моих сестер, госпожа Мейеркоффер, осталась вдовой. Она приехала в Ливерпуль повидаться с нами. Вопреки своему слабому здоровью, она смело взялась помогать нам. Мы поместили у себя в мансарде и в сутерренах довольно значительное число девушек, совершенно покинутых и полных желания начать новую жизнь. Это оказалось в конце концов очень неудобно, и мы решили нанять дом по соседству. Не было сомнения в том, что дом наполнится несчастными, одинокими девушками. Мы надеялись найти средства для содержания его. Этот «Дом Отдохновения» просуществовал несколько лет и был затем преобразован в приют для неизлечимых, субсидируемый городом. Туда впоследствии перевели женщин с неизлечимыми болезнями, которых трудно было лечить у нас на дому и нельзя было долго оставлять в больницах, где они должны были уступать место другим.

Несколько месяцев спустя мы наняли еще один хорошо построенный большой дом с участком земли. Это было возможно сделать благодаря поддержке нескольких щедрых негоциантов, кое-кто из наших друзей обещал нам помощь. Целью нашей было устроить «убежище» для женщин-ремесленниц. Предназначалось оно для здоровых девушек, способных работать и не находящих применения своим силам, как и те несчастные босоногие и полуодетые торговки, о которых я уже говорила; вообще имелись в виду одинокие, бесприютные, отверженные обществом. Муж мой совершал богослужение при открытии нашего нового учреждения. Присутствовало много друзей и знакомых.

В своей прекрасной речи Джордж говорил о сострадании и любви к тем обездоленным, которым мы хотели дать приют. Дом наш быстро наполнился. Во главе поставлена была прекрасная женщина, мать семейства, она отлично вела дело. Кроме обычных работ по хозяйству, которыми занимались женщины, устроена была для них маленькая фабрика конвертов. Помещалась она в самой большой из комнат дома. Приготовление конвертов требовало много ловкости и тщательности в работе; девушки занимались этим делом охотно. Многие магазины стали покупать у нас конверты по оптовой цене. Кое-кто из наших друзей следовал их примеру.

В обоих наших скромных учреждениях муж мой был и духовником, и советчиком, и другом. Он всей душой отдавался своей обязанности, как, впрочем, всякой, которую брал на себя, будь то по собственному желанию, или же вследствие каких-либо обстоятельств. Он говорил, что посещение по вечерам наших милых питомиц служило ему отдыхом. В «Доме Отдохновения» мы принимали больных, так называемых «неизлечимых», многие из них выздоравливали. В этом доме царили довольство, тишина и мир, что вполне оправдывало его название. Молодые вносили даже веселость и оживление. Покой и довольство почти не омрачались частыми случаями смерти, так как она являлась большей частью желанной гостьей и избавительницей для страдалиц. Оставшиеся в живых смотрели на ушедших, как на новые узы, все теснее соединявшие семью на небесах с семьей на земле.

Незадолго до основания наших двух убежищ нас посетила моя сестра, госпожа Мейеркоффер. Они приехали с мужем из Неаполя. С ними была их маленькая дочь, Жозефина. Сначала они отправились к отцу в Нортумберленд, где пробыли некоторое время. До отъезда из Неаполя у них умерла дочь, Беатриса, которую они нежно любили. Причиной смерти была холера, свирепствовавшая в то время в Неаполе. Родители были в большом горе. После смерти сестры маленькая Жозефина стала тосковать, что повлияло дурно на ее здоровье. По дороге к нам она заболела и, не доехав до Ливерпуля, умерла. Малютка не вынесла разлуки с сестрой и последовала за ней. Убитые горем родители привезли к нам только тело любимого дитяти.

Вместе с сестрой посещали мы больных, преступниц и женщин дурной жизни; вместе бывали мы в больших госпиталях Ливерпуля. Любовь и сочувствие, которыми полно было сердце моей сестры, привлекали к ней несчастных, обездоленных и помогали обращать их к добру. Для меня она была также большой поддержкой, так как уверенность ее в том, что мы можем облегчить тяжелое бремя этих бедных женщин, передавалась и мне.

В числе девушек, которых мы приютили у себя еще в самом начале и из которых многие умерли, находилась одна, замечательная по своим духовным достоинствам. Ее звали Марион. Она была как бы первым плодом жатвы, в собирании которой мы принимали участие.

Привожу письмо, написанное мной одной из моих подруг после смерти Марион:

«Впервые увидела я эту девушку в большом зале, наполненном народом. Ее лицо привлекло мое внимание; не то чтобы оно было красиво в общепринятом смысле, но в нем было нечто более привлекательное, чем красота. Задумчивое и вместе с тем открытое выражение ее больших умных глаз проникало вам в душу и влекло к себе. Иногда на лице Марион являлся вопрос: “Кто укажет нам путь к добру?” Она была серьезно больна: у нее были задеты легкие. Я подошла к ней и просто сказала: “Хотите жить со мной? У меня была дочь когда-то”. Она вскрикнула от удивления и, схватив мою руку, так сильно сжала ее, будто хотела навсегда удержать в своей. Я повела ее к себе. Муж мой помог ей взойти на лестницу, и мы поместили ее в хорошенькой комнате, выходящей окнами в сад и предназначавшейся для гостей. Марион проболела три месяца и умерла».