Воспоминания - [56]

В соседней камере сидела жена генерала Сухомлинова, к которой допускалась, как я поняла мужа, горничная для услуг. Она была на свободе, ходила по коридору и почему-то очень часто подсовывала моему мужу ломтики хлеба и подкармливала его таким образом. Очевидно, это была инициатива самой горничной. Думаю, ее госпожа была солидарна со своим мужем и не позволила бы ей этого делать. Когда я сказала это генералу, то он со мной согласился. Прислуга же видела больного старика, каким тогда выглядел мой муж, и делилась с ним, может быть, избытком своего хлеба.

От мужа остались кожа да кости. На лице висели складки кожи. Когда он поворачивал голову, они переваливались то в одну, то в другую сторону, как пустые мешочки. Муж мой – спортсмен, живой и подвижный, очень страдал от сидячего образа жизни, и это подрывало его здоровье. У него началась цинга и нестерпимые боли от полученной в крепости грыжи. Как объяснил доктор, которого я добилась, цинга – от питания, а грыжа – от желудка, т. к. он стал страдать твердым желудком. Врач велел мужу носить бандаж. Сам бандаж пропустили, но не скоро передали генералу. Мне пришлось с месяц хлопотать о том, чтобы доктор вправил паховую грыжу и надел бандаж. Кроме того, генерал заболел воспалением сердечной аорты, но какое могло быть лечение в крепости, где солдаты делали все, что хотели?

Мы с мужем давно начали хлопотать о переводе его в больницу при каком-либо арестном доме, но ответа все не приходило, и врачебной комиссии для осмотра не было. Подали прошение Керенскому. Конечно, скорого распоряжения с его стороны мы не ждали, так как он был перегружен работой. Не дождавшись решения, я уехала в Таганрог навестить детей. Беспокоило то, что они жили без меня. Хотя дети были оставлены на <попечение> хорошей и преданной прислуги, но все-таки глаз матери необходим. Господь чудно их хранил, да будет благословенно Имя Его вовек.

Пожив немного с детьми, слегка отдохнув от забот и каторжной, полуголодной жизни в Петербурге, вновь поехала к мужу, и за него – страдальца – болела душа. Если я мало чем могла помочь ему, то уже сознание того, что я близко – в том же Петербурге и хоть изредка, но он видит меня, утешало его и прибавляло сил.

По приезде я узнала, что комиссия врачей уже осмотрела мужа и нашла его состояние плохим. Его решили отправить в больницу при «Крестах»[279] или при каком-либо арестном доме. Случайно от племянника мужа Вальди (Владимира Владимировича Ренненкампфа) я узнала радостную весть: генерала тайно, чтобы не было волнения, перевезли в закрытом автомобиле в больницу при арестном доме около Николаевского вокзала.[280]

Обратилась в надлежащую канцелярию, чтобы узнать, так ли это, получить верный адрес и пропуск. Все оказалось правдой, и я поспешила навестить мужа. Велика была наша общая радость при первом свидании! Генерала я нашла на ногах. Его поместили в хорошую, отдельную комнату. Она была светлая, а электрическая лампочка могла гореть хоть до утра. Там имелся стол, за которым он мог читать и писать свои мемуары, и масса газет. Он не читал их почти год и сразу же накинулся на газеты. Муж хотел знать в хронологич[еском] порядке кто, что и когда сделал, что случилось за время его заключения в крепости, и читал все ночи напролет. Когда он спал – не знаю.

С питанием дело обстояло отлично. Каждый вечер приходил повар этого арестного дома, получал от заключенных заказы и деньги. Каждый ел, что хотел, в общей столовой. Вероятно, были заключенные без денег, и им давали казенный, сытный обед, и на голод никто не мог жаловаться. Все находившиеся в этой больнице пользовались полной свободой. Они свободно говорили, ходили друг к другу, гуляли по довольно длинному коридору и по садику безо всякой стражи. Не могли лишь выходить за пределы больницы. Только около двери стоял часовой и в вестибюле сидел солдатик.

Когда я пришла туда первый раз, то всего боялась, но меня пропустили беспрепятственно. Показала свой пропуск и, о радость, объявили, что я могу приходить хоть каждый день до известного вечернего часа, когда дом закрывался на ночь. Конечно, я широко пользовалась своим правом.

Генерала могли навещать родственники и знакомые. Приходил к нему и престарелый семидесятипятилетний брат Яков,[281] он не мог навещать генерала в крепости. До слез трогательным было свидание двух братьев, которые уже не надеялись увидеть друг друга.

Узнавши, что можно навестить моего генерала, со мной пришла Madame Дурасова – вдова сенатора, большая барыня и аристократка.[282] Она была в дружбе с нами, не боялась арестного дома и с радостью пошла на свидание. Принесла мужу моему его любимых кушаний – жареных рябчиков и огромных яблок. Это было так мило с ее стороны, а мой генерал встретил нежданную гостью со слезами на глазах. В то время ведь было очень опасным демонстрировать не только дружбу, но и знакомство с арестованными. Такой поступок следует очень и очень ценить, и мой генерал отлично это понимал.

Я спросила мужа, много ли с ним сидит арестованных, и он тут же познакомил меня с Марковым 2-м – членом Государственной думы.