Воспоминания - [52]

Доведенный просто до отчаяния своим бездействием, генерал неоднократно просил и даже требовал суда над собой. Но ему отвечали, что генерал-адъютантов не судят. Много раз он говорил, что снимет для этого свои генерал-адъют[антские] аксельбанты. Наконец, поговорив с бароном Фредериксом, подал в отставку.[265] Ее приняли небывало быстро, и генерал от кавалерии П. К. Ренненкампф стал отставным генералом и с облегчением вздохнул.

Ему назначили пенсию и оставили мундир. Потом извинились, что ошиблись с расчетом пенсии, по ошибке дали меньше, чем следовало, и что-то прибавили. Мужу это было безразлично. Он даже не заметил ошибки, так как не был мелочным, не был материалистом и умел жить на всякие средства. Говорил: «Сколько дали, столько и дали. Не все ли равно?»

Мундир он избегал надевать и, заказав штатское платье, носил его. Скажу откровенно, штатское ему не шло. Оно не гармонировало ни с его военной выправкой, ни с наружностью. По быстрым движениям и большим шагам сразу было видно военного. Когда я сказала ему об этом, он с горькой улыбкой ответил, что это мое мнение. Те же, от кого зависела его судьба, находили, что ему военное не к лицу.

В Петербурге генерал снимал меблированные комнаты у вдовы-генеральши Сукиной и обедал в ресторане. Офицеры, знавшие и любившие его, приезжая с фронта, считали своим долгом зайти к генералу, засвидетельствовать свое почтение и рассказать фронтовые новости. Они знали, что П. К. Ренненкампф живет этим, и хотели услышать его мнение. Много времени у мужа занимала работа над мемуарами о войне с германцами.

В конце концов он задумался, как устроить свою жизнь, – при его энергии, жизнерадостности и живости он не мог жить без дела. Решил сесть на землю и сделаться помещиком. Он любил природу, разбирался в хозяйстве. Его отец в свое время владел несколькими имениями, и муж мой не был чужд помещичьей жизни.

Жить в Прибалтике Ренненкампф не хотел, т. к. его считали слишком уж русским патриотом, и он не любил прибалтийских немцев. К тому же у него не было там друзей. Продав имение в Прибалтийском крае, он приобрел поместье в Крыму. Купил его в рассрочку, так как денег не хватило, а долг надеялся выплатить с доходов от имения. Он часто приезжал из Крыма к нам в Ярославль – ему тяжело было жить без семьи и детей. Наезжал он и в Петербург, где получал пенсию и узнавал новости с фронта, без которых не мог жить.

По многим причинам я была недовольна покупкой имения. Жить в нем постоянно не могла, так как дети еще учились, и я не хотела с ними расстаться, отдать их в закрытое заведение, тем более что шла война. Я не сомневалась, что будет революция, и не хотела потерять детей. Кроме того, я безотчетно боялась русских крестьян. Хотя в Крыму их и не было, но все равно были крымчане, и идея жить там в это тревожное время мне казалась ужасной. Мои опасения были не напрасны – крестьяне показали себя зверьми в период своих «свобод».

Покупку имения в такое время я считала потерей последних денег. Сказала мужу прямо, что лучше бы он перевел их за границу, да и мы уехали бы из России, унесли бы свои головы целыми. По словам мужа, он и сам думал, что революции не миновать и трон погибнет, но не мог уехать из России, не мог без нее жить. Купил он это имение, надеясь сохранить хоть что-нибудь, так как деньги пропадут, а земля останется. Муж был прав во всем, но насчет земли ошибся – и ее отняли, и мы поневоле стали изгнанниками и эмигрантами.

Что делать, на все воля Божия. Но если бы муж посоветовался со мной и поступил так, как мне казалось правильным, мы бы так не страдали. Было бы горе, что потеряли Отечество, но он остался бы в живых, и мы бы не бедствовали. Погиб из-за своего патриотизма. Свои же русские приговорили к расстрелу, а кавказцы-палачи исполнили приговор. Одно утешение, что судьбу России вершили тогда не люди чести, не патриоты, а выпущенные на свободу каторжники и арестанты, в большинстве своем не русские.

Суди их Бог…

Итак, я с двумя детьми и двумя старыми верными слугами поселилась в небольшом домике в городе Ярославле на Волге. Потекла тихая, мирная, спокойная жизнь. Нас никто не знал и мы – никого, да и в этом не было нужды. Я вся отдалась семье, детям. Гувернантки не брала, со старой M[ademois]elle Жирардо[266] рассталась еще в Петербурге. Единственно, где мы бывали с детьми, это у моей падчерицы. У нее было двое детей, и она, как и я, была большой домоседкой и хорошей матерью семейства.

Старшую свою дочь Ольгу я отдала в Мариинскую гимназию, а младшая училась дома, т. к. была мала, да и я боялась влияния гимназии. К старшей уже ничего плохого не пристало бы, поскольку она и по уму, и по характеру была совершенно сложившимся человеком. Программа гимназии меня не удовлетворяла, я хотела расширить кругозор своей старшей очень умненькой и даже талантливой девочки. Обратилась к попечителю с просьбой рекомендовать мне хороших и вместе с тем порядочных учителей из молодых выпускников учительского института. Этот ярославский институт славился на всю Россию своей великолепной подготовкой учителей. Попечитель выполнил мою просьбу и прислал мне двух учителей: одного – для старшей, другого – для младшей Татьяны.