Воспоминания - [55]

На этот раз критики были более снисходительны ко мне, когда делали свои сравнения. Они писали, что те, кто помнят Карузо в роли де Грие и кто опечален его смертью, теперь утешились, услышав, как спел эту партию я.

Сезон в «Метрополитен» закончился обычными весенними гастролями труппы в Балтиморе, Атланте и Кливленде. Вернувшись в Нью-Йорк, я слег из-за острого приступа ревматизма. В этом сезоне я спел сорок четыре спектакля, выступил в тринадцати разных операх, не считая концертов. Не могу даже припомнить теперь, когда я отдыхал в последний раз. Между тем Гатти-Казацца предложил новый контракт — на три года. И я поблагодарил самого себя за то, что не взял никакой работы на лето. С огромным облегчением сел я с семьей на пароход «Конте россо» и отправился в Неаполь. Уже два года я не был в Италии.

ГЛАВА XXIX

Лето 1922 года ничем не было примечательно. Но именно этого я и хотел. Сначала я три недели лечился и отдыхал в Аньяно — курортном местечке поблизости от Неаполя. Там я познакомился с маэстро Эрнесто де Куртисом, автором «Вернись в Сорренто» и многих других неаполитанских песен, которые уже были в моем концертном репертуаре. Наше знакомство вскоре перешло в глубокую дружбу.

Отдых в Аньяно вернул меня к жизни. II я приехал наконец в Реканати. Грусть и нежность охватили меня при встрече с матушкой. Мы сразу же пошли с ней помолиться на могиле отца. Летом я дал благотворительный концерт на открытом воздухе — на площади Леопарди. Во всем остальном моя жизнь в Реканати протекала по-прежнему. Я заметил, что некоторые люди держались со мной застенчиво или отчужденно, думая, должно быть, что я заважничал теперь, когда стал богатым и переехал в Нью-Йорк. Но мне нетрудно было разуверить их в этом. Я был счастлив, что снова был вместе с ними, что они относятся ко мне как к равному, играют со мной в деревянные шары в остерии или в бильярд в кафе. Самое главное, пожалуй, в этом отдыхе было то, что я успел на время совсем забыть о том большом мире, что лежал за Апеннинами.

Все лето я возил с собой один очень тяжелый предмет: большой мраморный бюст Данте, который итальянская колония в Нью-Норке просила меня передать от нее Габриелю д’Аннунцио. Прежде чем покинуть Италию, в сентябре, я отправился в путешествие на север страны — надо было добраться до озера Гарда и выполнить свою миссию. Фантастическая вилла д’Аннунцио в Гардоне—«Витториале» — слишком хорошо известна, чтобы описывать ее снова. К тому же, я не успел рассмотреть ее как следует, потому что пробыл там всего десять минут. Незадолго до этого д’Аннунцио упал из окна. У него был шок, он лежал больной и не мог принять меня. Он передал только свою фотографию с надписью — приветствием и благодарностью «мелодичному посланцу». Некоторое время спустя я немало удивился, когда прочитал в одной итальянской газете подробное и красочное описание нашей встречи. Мы, оказывается, прогуливались с ним под сентябрьским солнцем по саду, разговаривая о музыке, поэзии, Италии, о городе Фиуме и о наших планах на будущее!

Новый контракт с «Метрополитен» на три года позволял мне теперь уверенно смотреть в будущее и открывал такие перспективы, каких у меня никогда не было раньше. Я понял теперь, что могу сделать то, о чем мечтал уже очень давно: я убедил своего старого учителя и друга маэстро Энрико Розати навсегда переехать со мной в Нью-Йорк и быть моим преподавателем и аккомпаниатором. Я позаботился также о втором секретаре. Им стал Амедео Гросси, который до конца своей жизни был моим «гребным винтом», моей главной опорой во всех делах. После смерти Гросси его сменила вдова — синьора Барбара, которая продолжала дело с такой же неизменной преданностью и старанием.

Обеспечив себе поддержку этих двух замечательных помощников, я счел необходимым завести еще одну должность в своей быстро растущей команде: должность физкультурного тренера. Приступы ревматизма, которые сваливали меня в Буэнос-Айресе и Нью-Йорке, показали, что я долго не вынесу огромного напряжения от работы и общественных обязанностей, если не буду посвящать каждый день определенное время интенсивным занятиям физкультурой. Поэтому я препоручил себя массажисту и преподавателю легкой атлетики синьору Х.-Д. Рейли. Каждый день, пока я жил в Америке, и даже во время гастролей, он подвергал меня своим изощренным пыткам.

Пытки эти не только держали меня всегда в форме, но преследовали и две другие цели: укрепить и расширить мою грудную клетку так, чтобы она отвечала требованиям моего голоса, и хоть как-нибудь сдержать «экспансию» моей талии. Это несомненно биологический факт, что теноры в силу особенностей своих желез обычно бывают расположены к чрезмерной полноте, тогда как басы, наоборот, бывают худые и высокие — тоже в зависимости от особенностей желез. Только баритоны, по-видимому, оказываются в счастливом положении — у них нормальные железы.[34] А так как партия тенора в любой опере — почти всегда партия трагического или романтического героя, то полнота его бывает обычно очень некстати. Почти всем тенорам приходится упорно воевать со своей полнотой. И я не был исключением.