Воспоминания - [13]

И такие вот этические проблемы волновали в те далёкие годы у ж е о т о ш е д ш е г о в н е б ы т и е х х в е к а порядочных насельников его…

И они остались. И это решение их привело к бесконечным приглашениям врачей и сестёр в японские семьи, к вылеченным ими к ими выхоженным и вернувшим к жизни… Епископы Храмов Киюмижзти Кийомисудеро–дефо в Киото и Гошинджи в Нагасаки организовали поездки по стране — в приглашавшие их семьи. В те, чьи беды развеялись, но где поминали по обычаю всех тех, у кого горе поселилось. Поминали горе тех семей, где всё было не так… Отсюда грусть, по обычаю… Но какие же это были сердечные, человечные встречи — без тени притворства, фальши, без намёка недосказанности, без чувств тайного превосходства одних над другими (победителей над побеждёнными и жестоко разгромленными!) без утаиваемого глубоко (но всегда обнаруживаемой собеседниками — простаками) чёрной зависти чистой и богатой жизни хозяев, которых по обычаю ободрать бы за это, которых сконтрибучить бы, — обернись иначе военное счастье или когда либо В БУДУЮЩЕМ случай представится (Через 40 лет, в самом конце Второй Мировой, представился случай этот — после атомных бомбёжек Хиросимы и Нагасаки американцами — на счастливо подвернувшейся этой халяве — ободрали япошек Четырмя Южными Курилами как липок…)… Встречи, которые одни только и делают спокойно и верно то, что никогда, ни при каких обстоятельствах не сделают, не сумеют, не захотят, в конце концов, сделать пышные Парад—Але дипломатических форумов и собраний. Тем более никогда не будут делать потому как не приспособлены для этой тонкой сердечной и душевной деятельности все как есть рекламные шоу Борьбы за мир между народами…без народов.

…И вот, Цусима… Тогда слова этого — названия островка в одноименном проливе — не знал никто. Узнали…

Тотчас многих русских медиков, разбросанных ещё поражениями российской армии 1904 года по монастырям Хонсю, перевели в Нагасаки. В Нагасаки, — оказавшемся рядом с местом этого беспримерного морского побоища, — отправил и часть своих врачей и сестёр доктор Розенберг. В одной из таких групп оказалась Стаси Фанни…

…Домик в Нагасаки, в котором разместилась бригада из четырёх сестёр Милосердия (княжна Елена Шаховская, княгиня Вера Оболенская — Стаси Фанни ван Менк и Дина Заржевская; фото из архивов СМИ — с.175, в романе ПЛОЩАДЬ РАЗГУЛЯЙ) для отдыха за пределами лазарета, стоял в чудесном саду — совершенно японском по стилю, по пейзажу, по духу, по мастерству, по дотошности с которым создавали его садовники, — рассказывала хозяйка его Мирои–тян, племянница какого то военного, говорили даже адмирала! Тогда работали мы сутками, меняя друг друга у операционных столов для полу часовой отлёжки пластом на татами в резервных палатах.

Вспомним ещё раз: наша, пришедшая из Балтии, Вторая Тихоокеанская Эскадра была у западных берегов Японии только что разгромлена и уничтожена. Десятки тысяч раненых, покалеченных русских моряков, подобранных победителями у затонувших десятков кораблей, и развезённых по сотням временных эвакуационных пунктов в самом городе и близ него ожидали днями и ночами врачей, совершенно обессиленных изнуряющим стоянием над месивом из костей, из плоти и крови…

Ужас!

Сама я не просто с ног валилась, не высыпаясь. Я галлюцинировалась подобиями сна… Но когда падала в изнеможении на циновку спать — сон не приходил…

…Получалось, выбирались мы домой, в дом к Мирои–тян, не чаще раза в неделю. Только там засыпала дёрганым каким то сном–полусном, не позволявшим успокоиться хотя бы… Сном–обмороком…

Однажды поняла: заболеваю!

…То ли была это ещё одна новая тропическая лихорадка, то ли неизвестное вовсе врачам и коллегам моим нервное наваждение… Говорили — ходит эпидемия тропического туберкулёза, возбудители которого проникают в организм через ранки на коже… А ноги мои стали, как в было уже в ледяном зимнем Порт Артуре когда–то, сплошной раной: от непрерывного стояния на нескончаемых операциях они затекали у меня и мне затягивали их туго стираными портянками до колен и обливали по верх кипящим настоем какой то местной травы… Кожа лопалась… Словом, вот он путь инфекции…

Так, иначе ли — я, заболела…

Двигаться не могла. Лежала тихо, очень чётко ощущая всё, что видела и слышала. Мирои–тян и две служанки её ухаживали за мной как за малым ребёнком…

— Ты и есть ребёнок, — сетовали. — Тебе лет то всего ничего и такое приходится видеть… и переживать!

Со мною почти не говорили — что б не беспокоить. Отпаивали окрашенными до прозрачных коричнево–чёрных колеров взварами каких то древесных корешков и молодых кустарниковых ветвей — разваривали, кипятили, остужали и через каждые двадцать–тридцать минут поили из маленьких фарфоровых чайничков остро пахнувшими сосновым лесом и болотными травами микроскопическими дозами dekocht–ов этих… Как то быстро, даже неожиданно быстро пришло выздоровление. Кожа ожила. Порозовела. Ранки затянулись. Сошли опухоли… Вот тогда спасители мои и разговорили меня… Им же хотелось знать: кто я, зачем на войне? С какой стати ввязалась в вовсе не девичье дело? Конечно, я пыталась всё им объяснить… Вспомнила за этой вот войной выпавшее из памяти, что в моём лекарском Ревельском роду не первая кто бросался спасать ВСЕХ раненых на ВСЕХ войнах… Вот и в 1889 году — не так уж и давно — родич мой, военный дипломат, — в миру врач, — Александр фон Зигернкорн откомандирован был Генштабом по именному повелению на Англо Бурскую войну в Южную Африку. И я при нём — Сестрой милосердия напросилась — девчёночка–несмышлёныш совсем!…