Воспоминания ангела-хранителя - [63]

– Попробую. Как только что-нибудь узнаю, сразу сообщу. Незамедлительно.

Бёмер пошел дальше по коридору, Альберехт отправился к себе в кабинет. Сидя за письменным столом, он принялся размышлять. Возможностей уйма, но все ненадежные, незрелые. Сунул в рот мятную пастилку, оставил ее лежать на языке. Стал рассматривать желтые жирные пятна на бумажной накладке на письменном столе и размышлял: неужели никто никогда не задумывался, откуда здесь взялись эти жирные пятна? Я ведь не имею привычки есть здесь печенье или копченого угря…

Накладка состояла из трех слоев промокательной бумаги. Он приподнял верхний, затем средний слой и обнаружил, что жир прошел даже до третьего листа, но здесь пятна были намного меньших размеров, зато бросались в глаза сильнее, потому что, если не считать этих пятен, лист был девственным. Отдать его, что ли, Ренсе, чтобы он вставил в рамку?

Затем Альберехт скомкал верхние два листа и выдвинул левый верхний ящик. С комком бумаги в руке посмотрел на свой швейцарский нож и разобранный пистолет. Если ничего не получится, если не будет других вариантов, придется кого-нибудь найти, кто мне его починит. Я никогда не стрелял в людей, только в мишень. Обидно, столько лет быть владельцем пистолета и в итоге ни разу не выстрелить из него ни в кого, кроме самого себя. Альберехт взял швейцарский нож и сунул в карман. Затем положил бумажный ком в ящик, задвинул его и запер.

Примерно в половине одиннадцатого снова вышел из здания суда. Он не мог сосредоточить мысли ни на чем, кроме Бёмера. Может быть, вся эта история была выдуманной? И Лейкович все-таки заявил об исчезновении девочки, Бёмер узнал об этом, вспомнил, что видел письмо Оттлы Линденбаум на письменном столе у Альберехта, и, чтобы его спасти, придумал байку о списке разыскиваемых гестапо? Потому что не хотел сказать своему шефу в лицо: я знаю, что ты натворил бед, так что последуй моему совету: исчезни.

КОГДА Альберехт шел по тротуару, он услышал сразу три звука: оглушительный рокот мотора самолета, треск пулеметных очередей и отвратительный свист чего-то, что пролетало мимо его ушей. Он видел, как с уличного фонаря посыпались осколки стекла и как на тротуарные плитки стали падать тяжелые предметы. Люди, находившиеся рядом с ним, побежали, и он бросился вместе со всеми на другую сторону улицу, где находилось бомбоубежище. Это было продолговатой формы укрытие, обложенное дерном. Завыли сирены воздушной тревоги.

В бомбоубежище воняло смолой и мочой, сюда почти не проникал воздух, только совсем чуть-чуть через несколько узких отверстий в потолке.

Народу собралось не слишком много. Несколько женщин, возвращавшихся из магазина, старик с черной собакой на кожаном поводке. Никто не был по-настоящему испуган – по неопытности. Сирены воздушной тревоги то громко выли, то затихали, как гигантской монстр, делавший вдох и выдох пропорционально собственным размерам, не чаще шести раз в минуту. Когда сирены смолкли, на улице стало тихо-тихо.

Задержка. Даже если ты спешишь, сам не зная куда, задержка – это мученье. Альберехт слушал разговоры других людей в бомбоубежище лишь вполуха, а сам не говорил ни слова. Им овладела страшная скука. Знать, что теряешь время, не имея четкого плана, как это время использовать, – это самое ужасное. Он был свободен. Для отсутствия на работе у него есть оправданье. Так что за манкирование служебными обязанностями он себя не винил. Если у него не получится уехать сегодня, то попробует завтра. Завтра воскресенье. Затем выходной по случаю Троицы. До тех пор армия еще будет держать оборону. И в случае, если Альберехту не удастся самому перебраться в Англию на рыбацком судне, у Бёмера будет достаточно времени, чтобы выправить для него справку. В крайнем случае, какую-нибудь писульку, порожденную фантазией Бёмера. Этого я от него добьюсь. Уехать без ведома Бёмера Альберехту казалось неправильным. Всегда могло случиться, что Альберехт кому-то понадобится, а как тогда он объяснит задним числом, что его нигде было не найти? Ну и пусть его будет не найти! Ведь он будет уже там, по ту сторону Северного моря.

О, с каким беспокойством следил я за этими спутанными, даже противоречивыми рассуждениями в его голове, опустошенной упреками в свой собственный адрес. Но у меня не было достаточно времени, чтобы внести ясность в его мысли. В небе уже нависла ужасная угроза, пусть никто еще ничего не слышал в этом весеннем воздухе, но я должен был постоянно оставаться начеку, чтобы успеть вмешаться и спасти жизнь моего подопечного.

– Опять воздушная тревога на ровном месте, – сказал человек с черной собакой.

– Лучше тревога на ровном месте, чем когда бомбы со всех сторон сыплются, – откликнулась молодая домохозяйка.

В темноте послышался смех.

– Вчера, когда упала бомба, воздушной тревоги не объявляли.

– Объявили, но только уже после взрыва.

– Двадцать пять человек погибло, – немного нараспев воскликнула женщина из темноты в глубине бомбоубежища – а когда все кончилось, завыла сирена.

– Двадцать пять? Вы хотите сказать – тридцать пять.

– Тридцать пять? Не верю.

– Тридцать пять, – подтвердила молодая женщина, – так передали по радио.