Воспоминание о битве при Сольферино - [22]
Сознание своего бессилия в такие торжественные и ужасные минуты причиняет невыносимые страдания; действительно ужасно быть не в состоянии ни помочь тем, которые лежат перед вами, ни добраться до тех, которые с мольбой в голосе вас зовут, и много часов пройдет, пока дойдешь, куда хочешь, так как на каждом шагу приходится останавливаться и наталкиваться на бесконечные страдания, требующие неотложной помощи. Кроме того, отчего идти налево, когда и справа многие умирают в одиночестве, без единого слова утешения, уже не говоря о стакане воды для утоления невыносимой жажды? Нравственное сознание важности человеческой жизни, желание хоть сколько-нибудь облегчить страдания этих несчастных и приободрить их, напряженная и неустанная деятельность, вызванная такими событиями, порождают особую, неведомую энергию и стремление помочь как можно большему числу людей; уже не останавливаешься перед нескончаемыми картинами этой жуткой и величественной трагедии, равнодушно проходишь мимо самых обезображенных трупов; сцены, пострашнее здесь описанных[15], уже не вызывают никаких чувств, хотя перо отказывается их описывать; но иногда сердце точно сразу разорвется, его вдруг, внезапно, охватит горькая, безысходная тоска при виде какого-нибудь отдельного случая или неожиданной подробности, которая вызовет твое сочувствие, и на нее отзовутся сокровеннейшие тайники души.
Для солдата, снова вошедшего в колею обычной походной жизни, после трудностей и волнений, пережитых во время и сразу после битвы при Сольферино, воспоминания о семье и родине становятся более личными и живыми, чем когда-либо. Это состояние ярко описано французским офицером в трогательном письме из Вольты к брату, оставшемуся во Франции: «Ты не можешь себе представить волнение солдата, когда появляется вахмистр, заведующий раздачей писем; ведь он несет нам вести из Франции, о родине, о родных, о друзьях! Все слушают, смотрят и жадно протягивают руки. Счастливцы, получившие письмо, быстро вскрывают и впиваются в него глазами; другие, обездоленные, с тяжелым сердцем молча отходят и думают об оставшихся дома. Иногда выкрикивают имя, на которое никто не откликается. Ждут, спрашивают, переглядываются… «Умер!» — раздастся чей-нибудь голос; вахмистр спрячет письмо, и оно вернется нераспечатанным к тем, которые его писали. Они были счастливы, когда думали: «Как он будет доволен, когда его получит!» А теперь, когда оно вернется к ним, у них, несчастных, сердце разорвется».
Улицы Кастильоне стали спокойнее после того, как похоронили погибших и вывезли раненых, в городе стало больше места, и, хотя новые раненые все еще прибывают, везде понемногу начинает водворяться порядок. Скопление происходило не от недостатка распорядительности или непредусмотрительности интендантства, а от неожиданного и невообразимого количества раненых и сравнительно небольшого числа докторов, фельдшеров и обслуживающего персонала. Обозы из Кастильоне в Брешию отправляются все более регулярно, они состоят из санитарных фургонов и из грубо сколоченных телег, запряженных волами, которые тащатся медленно, еле-еле, под палящим солнцем и в такой пыли, что нога по щиколотку уходит в плотный песок. Эти неудобные телеги прикрыты ветками, но они мало защищают от палящего солнца раненых, лежащих вповалку; можно себе представить, какие пытки испытывают они во время этого длинного переезда! Кивок головой в качестве дружеского приветствия радует этих несчастных, и они поспешно, с благодарностью отвечают на него. Во всех деревнях по дороге в Брешию крестьянки молча сидят у дверей и щиплют корпию; когда подъезжает транспорт, они влезают на телеги, меняют компрессы, омывают раны, кладут свежую корпию, смоченную в холодной воде, и дают с ложек бульон, вино или лимонад тем, кто не может шевельнуть ни рукой, ни головой. Обозы, беспрестанно привозящие во французский лагерь провиант, фураж и всевозможные припасы из Франции и Пьемона, чтобы не возвращаться порожними, увозят больных в Брешию. Во всех деревнях на пути транспортов по распоряжению местных властей приготовлены напитки, хлеб и мясо. В Монтекьяро в трех маленьких местных больницах работают крестьянки, со знанием дела и с большой добротой ухаживая за помещенными там ранеными. В Гуидиццоло на время разместили тысячу человек в обширном замке; в Вольте старинный монастырь, превращенный в казарму, приютил сотни австрийцев. В Кавриане, в главной церкви этой деревеньки, поместили совершенно изувеченных австрийцев, которые двое суток пролежали под навесом гауптвахты; в штабной амбулатории делают операции под хлороформом, который у раненых австрийцев почти моментально притупляет чувствительность, а у французов вызывает нервные подергивания и сильнейшее возбуждение.
Жители Каврианы совершенно лишены запасов и продуктов, их кормят гвардейские солдаты, деля с ними свой паек; деревни опустошены, все, что можно было использовать в качестве продуктов питания, было продано австрийской армии или реквизировано ею. Французской армии, не имеющей недостатка в провизии в полевых условиях благодаря распорядительности и аккуратности своего командования, очень трудно, однако, доставать масло, сало и овощи — продукты, которые несколько разнообразят обычный солдатский рацион; австрийцы захватили почти весь скот, и союзные войска могут получить только кукурузную муку в населенных пунктах, где расквартированы их подразделения. Тем не менее все, что ломбардские крестьяне могут еще продать для довольствия солдат, покупается у них по высокой цене. Оценка производится всегда так, чтобы продавцы были довольны; за все, что обязательно берется для французской армии, например, фураж, картофель и другие продукты, щедро платят жителям, которым также были возмещены неизбежные убытки, причиненные сражением.
